Они стояли посреди перрона.
— Как не меняет! — с досадой сказал Кручинин. — Меняет! Вранье не может ничего не менять.
Они пошли к вагону.
И, словно бы оправдываясь перед Кручининым, Шабанова сказала:
— А вспомни, как было с Ярым.
Да, было. Но там была причина. Тут ничего подобного представить себе Кручинин не мог. За тем обманом крылось старое бремя круговой поруки, за этим — либо недоразумение, пустяк, нелепица, либо что-то серьезное, способное повернуть ход расследования вспять.
В купе уже сидели двое, курили.
— А ну, молодежь, дымить — в коридор! — скомандовала Шабанова. — А я воздержусь, — швырнула она пачку сигарет на столик. — Чтобы тебя не соблазнять. Присядем?
Он сел по эту сторону столика, она — по ту; ее непривычная сумрачность как будто порассеялась.
— Главное, подготовь Ехичеву, с ней разговор — напоследок, — сказал он. — Сперва: стройуправление, соседи. Свидетельница номер один! Поосторожней. Не вывести бы ее сразу из строя.
— Кому ты говоришь! — обиделась Шабанова.
И правда. Кому он говорит! Женщине с женщиной — всегда легче.
— Главное, Аля, связи. Отпуск. Когда кончается, куда собирался, почему очутился у нас. Ну, и Подгородецкий — это попутно.
Облокотившись на столик, глядя в окошко, за которым туманно светили фонари пустынного перрона, она спросила:
— Ты думаешь, к Подгородецкому придется вернуться?
Мы рождены не для того, чтобы возвращаться. Кто это сказал? Мосьяков? Снова полезла в голову чушь. Худо будет, подумал Кручинин, если придется возвращаться. Престиж? Какой там, к черту, престиж! — лабиринт. Называется, по горячим следам? Шабановой он ничего не ответил.
Решительным движением руки она смела что-то мешающее ей со столика:
— Ну, иди. А то завезу тебя в Ярославль.
Посматривая на пустынный перрон, он буркнул:
— А я бы не отказался.