Последняя инстанция

— Что у тебя с Кручининым? — повторил я.

— У меня? — удивилась она, будто впервые слышит это имя. — С Кручининым? — Так тянут, когда совесть нечиста. — Самые обыкновенные приятельские отношения! — сказала она, не переставая удивляться. — И ничего другого. Ты этого не признаешь? — спросила жалобно. — Ты считаешь, что у женщины и мужчины не может быть обыкновенных приятельских отношений?

Это была тема для диспута в десятом классе общеобразовательной средней школы. Впрочем, когда мы были десятиклассниками, тема эта нас уже не волновала. Так что скорее повеяло девятым или даже восьмым.

— Наивность украшает шестнадцатилетних, — сказал я. — А уже под тридцать — это похоже на карикатуру.

— Ах, Дима, ну и пускай! Пускай будет карикатура, если тебе так уж хочется… Да, Боря мне симпатичен, — кивнула она энергично, и, по-моему, даже слишком. — Славный мальчик. Но замкнутый немножко. Немножко одинокий. Служба только начинается. Первые шаги. Ты же сам знаешь, как важны в этот период бодрость духа, дружеское участие…

— О каких ты шагах? — перебил я ее. — Уже штаны просижены на этом!

Не дорожа минутами, отпущенными нам, она принялась терпеливо растолковывать мне различие между моей профессией и той, о которой якобы сужу понаслышке, а я показал ей на пальцах, какой кругозор у меня и какой у нее. Понаслышке ни о чем и ни о ком не сужу.

— Ну, что ты сравниваешь… — тотчас же согласилась она со мной. — Ты умный, Дима, а я… Я просто женщина, которая убеждена, что на свете существует чистая дружба.

Ее наивные убеждения, по идее, должны были бы смягчить меня, но почему-то не смягчили. Я верил ей безгранично — каждому ее слову, но почему-то вера эта ожесточала меня.

Кто для нее Кручинин? Объект! Очередной объект, который беспрепятственно, да к тому же в угоду папочке, можно опекать. Я так и сказал. Почему в угоду? Да потому, что не подчиненные выбирают себе начальника, а начальник выбирает себе подчиненных. Папочкин выбор нельзя не одобрить. Дочка при деле. Бедный, несчастный Боря нуждается в душевной теплоте. Ему нужен дом, где встречали бы его с добрым сердцем. Мы должны почаще напоминать себе, кто мы такие. Люди! Прежде всего! А для этого — чуточку побольше сердечности, чем это положено нам по форме. Что, не так?

— Так, — ответила Жанна. — Примерно.

— Кручинин заарканен! — повысил я голос. — Мертвая хватка. Некуда деваться, представляю себе! Справа — начальник, слева — его дочь. Не так заарканен, как ловят богатых женихов, а потуже. Потому что погуманнее. Потому что нет острей коготков, чем те, которые выпускает гуманность. Если, конечно, напасть на такого, как Кручинин. На меня бы напали, я бы враз пообломал коготки. Кручинин пригрет! А что может быть унизительнее для мужчины? Ну, скажи!

— Как ты можешь, Дима… — пролепетала она.

А я гаркнул:

— Благотворительность — твое хобби! Бывают старые девы, которые подкармливают бездомных собачонок и в этом находят смысл своей жизни!

Она растерялась, но не рассердилась, только шлепнула меня по руке.

— Дима, я не старая дева.

— Будешь ею, если не прикроешь свою богадельню!

— Ты груб, — сказала она жалобно. — И аллегория твоя груба. За столько лет никак не привыкну к твоим грубостям.

Мы дошли до дверей ее почтенного учреждения и повернули обратно.