Вот теперь мы можем приступить к анализу понятия свободы.
Прежде всего, если человек – это просто отражение, размещённое на некой зеркальной плоскости, – откуда вообще берётся концепт неповиновения, «выхода за рамки», бросания вызова, свободы в каком бы то ни было смысле? Ну, герои бросают вызов Року. Конечно же, Одиссей, Ахилл, Геракл, потрясая копьём, мечом, щитом, глядя вверх и полагая, что они, наследники богов, бросают вызов Вечному Времени, – они прекрасно знали, что и олимпийские боги стираются этим Роком, и они уничтожимы. Это как мышь, вставшая перед бульдозером. Это бессмысленно.
И «Рагнарёк», «Сумерки богов» и так далее. Есть чистое уничтожение, «зачистка», и есть циклическое обновление, – Чархи фаляк, который универсален в том числе и для греков. Тем не менее они всё равно бросали вызов, потому что для них не бросить вызов было невозможно: это был смысл их здесь и теперь, вот сию секунду. Либо они являются мёртвыми объектами уже сейчас без этого вызова, либо они – субъекты и они подлинно живы в момент вызова.
Почему? Что их заставляет, если они – отражения? На этот вопрос ответ только один: они являются носителями, в той или иной степени, того, что не содержится в Первосуществе, что не отражено в зеркале, не проявлено в этой плоскости, потому что этого нет в оригинале. И действительно, почему Творец требует от Иблиса поклониться Адаму? Потому что прежде, чем пробудить глиняную куклу, Он вкладывает в Адама от Своего Духа. Потом пробуждает Адама и говорит Иблису: «Поклонись!». Тот думает, что перед ним оживлённая глиняная кукла, но не знает, что у Адама в сердце есть непостижимая точка, представляющая собой искру Божьего Духа, Святого Духа.
Это не подобие. Образ и подобие предполагают форму, а эта точка – она есть антитеза любой форме, любой аналогии…
Нет. Эта точка есть просто сознание. Сознание как антитеза Бытию. Как свидетельствование. Всё что есть, включая Великое Существо, – это объект. А эта точка есть принцип субъектности, потому что принцип субъектности – это полярность любому сущему. На самом деле всё, что мы видим вокруг, всё, что свидетельствуем, – мы свидетельствуем и понимаем только потому, что мы не являемся вещью среди вещей. Мы не тождественны ничему из того, что нас окружает. Только мы. Собака, виляющая хвостом, которая бы здесь сидела, – она одна из этих вещей. Она не понимает, что она собака, что вокруг вот эти вещи, – она вброшена в гештальт. В лучшем случае как живое существо, в котором идёт нарушение второго закона термодинамики, она заперта в свою экоструктуру, эконишу, и она действует в режиме «запрос-ответ». А мы способны абстрактно воспринять всё: звезды, эти стены, собеседников и так далее, потому что мы – ничто из этого (каждый из нас). Это точка прокола в сущем. А Первосущество ничего об этом не знает, потому что в него ничего такого не вложено, – оно гомогенно, как лист бумаги, в котором нет ни малейшего штриха, прокола, дырки. Сплошной лист бумаги, который никогда не кончается. А мы – рисуночек, в котором дырка.
Да. Потому что в нем есть нечто, не совпадающее ни с чем, что является онтологической или, лучше сказать, «контронтологической» базой свободы.
Тут трудно понять, о каком именно пращуре мы говорим, потому что если мы говорим о людях совсем глубокой древности, людях Золотого века, то они были подобны Великому Существу, потому что к ним ещё не пришёл Адам. Бегали люди, которые находились в абсолютном гармоническом тождестве со вселенной, – как младенец в утробе матери, который ещё не пережил разделения на «Я» и «не-Я» и находится в состоянии, как выразился Фрейд, «океанического блаженства»: для него свобода и несвобода совпадают в чистом благе. Он не свободен в утробе матери, но эта несвобода не является бременем, потому что она является блаженством: он там защищён, потому что не переживает разделений. Никакой оппозиции себя с чем-то, и поэтому свобода и несвобода сомкнуты в благе как в простом утверждении. И так были люди Золотого века.
Потом к ним приходит Адам, в котором есть эта искра, а в них нет, им эту искру никто не вкладывал. Вложили в глиняную куклу Адама и дали ему язык: Творец научил его языку, язык имеет божественное происхождение. Адам приходит, и он – не будем пускаться вглубь теологической историографии (Адам и Ева, потомство и так далее) – так или иначе даёт язык этому человечеству. И после этого, овладев языком в значительной степени насильственно, то есть принуждённые заговорить, они как бы рождаются.
Вот ребёнок родился из утробы – и сразу жёсткий холодный ветер, крики, яркие цвета раздирающе действуют на его пять органов чувств. И язык является этим актом рождения. Сверху что-то обрушилось – это «дождь», жжёт – это «солнце», «холод» морозит и так далее, то есть мгновенно кончается этот комфорт и возникает «Я» и «не-Я». Язык является принципом разделения. И в языке заложено отражение этой точки, которая есть реально в Адаме, а виртуально – во всех, кто приобщился к языку. И всякий, владеющий языком, говорящий на языке, даже условно являясь потомком Адама, приобщившись к нему через язык, становится, вообще говоря, потенциальным «требователем» свободы. Язык является базой свободы.
Обычно говорится первочеловеком. Первочеловек в истинном смысле слова, то есть он был первочеловеком как именно человек. И от него происходит естественно некое потомство – тоже, опять-таки, не будем детализировать, каким образом это потомство возникает через Адама и Еву, потому что есть люди, которые иллюзорно полагают, будто всё человечество – это потомки этой первой пары…
Это уже факультативное добавление такого вавилонского типа. Они не являются официальной частью.
ebooksa