Шесть дней

22
18
20
22
24
26
28
30

— Дядя Иван в больнице, бабушка… — Она остановилась на полпути к плите с миской и кастрюлей в руках и внимательно, с виду как будто совсем спокойно взглянула на него. Он шагнул, взял у нее посудины и поставил на плиту.

— Что ты, Витенька, — с укором сказала бабушка, — ничего у меня никогда из рук не валилось, а уж какие страхи были во время войны… Идем в залу, сядем, и ты мне все по порядку расскажешь. Идем, Витенька…

Не он бабушку, а она его успокаивала, поняла, что плохо ему. Вот за то, что понимает его, он и любил свою бабушку. Они сели у круглого стола, бабушка положила на край его большие морщинистые руки и кивнула:

— Давай…

— Авария на заводе, бабушка. Не видел я еще такого, каупер развалило… — Бабушка когда-то сама участвовала в строительстве доменного цеха, что такое каупер, ей не надо объяснять, какой он высоты и сколько заключено в его корпусе огнеупора. — На полном ходу… А дядя Иван выбежал с литейного двора на площадку, и его ударило… кирпичом в голову… Кто говорит, каупер ветром повалило, кто нас обвиняет…

— Ветром, ветром, Витенька, — поспешно заговорила бабушка, успокаивая внука. — Ночью что делалось! Крышу едва не унесло, в парке деревья вывернуло.

— Может быть, — угрюмо сказал Виктор. — Там дознаются…

— Дознаются, Витенька. Люди добром живут.

Бабушке хотелось спросить, что с Иваном, но она сдерживала себя, внук сам скажет, не надо терзать его зря тревожными расспросами. И так на себя не похож. Приготовится и сам скажет…

— Врачи меня к нему не пустили, говорят, завтра узнать у дежурной сестры. Плохо ему, бабушка.

— Жив Иван?.. — сорвалось у бабушки.

— В машине без памяти везли, я с ним ехал. Вытолкать хотели, да я не дался… — Виктор с горечью усмехнулся, уголки его губ опустились, лицо сделалось жестким, упрямо сверкнули глаза.

— С людьми нельзя так, — мягко сказала бабушка, поняв, что произошло.

— Разве ж они люди? Не понимают они, — помолчав и успокаиваясь, заговорил Виктор. — Как можно им понять? Дядя Иван у меня да ты, — больше и нет никого. Только вы двое…

— Зачем так, Витенька? — бабушка с укором покачала головой. — Отец с матерью у тебя есть. Любят они тебя.

— Они не меня любят, они выдумали себе, каким я должен быть, вот свою выдумку и любят…

— Они добра хотят.

— Добра?! А как она тебя выгнала из нашего дома, как к тебе не пускала, это что — добро? И к Ивану — брату своему родному, как она? Разве можно — брат ведь родной.

— Давно то было, Витенька. Вырос ты, можно ли злом платить родной матери? Ожесточился человек — и самого себя теряет. Не доводи до того… Что же мы теперь делать будем, как Майе с детишками помочь? И у меня на руках двое. Все ждала, когда подрастут — отдохну. Подросли, а хлопот еще больше прибавилось. С Шуркой построже приходится, кавалеры у нее да наряды в мыслях пошли, нельзя распускать, в кино раз в неделю — не боле. По магазинам не даю шастать, так норовит сбежать, то на косынку деньги клянчит, то на брошку. А вчера пристала: подавай ей гребенку с перламутром и заколку новой моды — сердечком. Вот на юннатскую станцию ходит — это хорошо, руководительницу их странно кличут — Выславной, и строга, и умна, и лицом красива… С Володькой пока легче, водкой баловаться — еще мал, курева, слава богу, не пробовал, хотя и соблазняют его товарищи. Книги ему сейчас читать, от всего плохого отвадят… — Бабушка пододвинулась к Виктору и заглянула в его лицо. — Есть ли у Ивана хорошие товарищи на заводе? Помогут ли? А нет — придется мне, старой, браться…

— Есть, бабушка. Ковров сегодня сказал мне, что Лариса подругу свою к Майе послала. А тебе и здесь хлопот хватит. Надо будет, и я Майе и дяде Ивану помогу. Не оставим их в беде.