— Флора умерла, — пробормотал он, — и не нужно больше об этом думать. Важнее думать о живых. Флора умерла, но и Виолетта мертва. И у меня осталась Стелла. А что осталось Клоду?
Он вскочил, наклонился над рвом и прошептал:
— Нет, не выйдет! Я переломаю себе все кости. А я хочу жить! У меня есть дочь! И кто знает, если Клод…
Он побледнел при мысли, что Клод, без сомнения, попытается отомстить Стелле. Тогда он со всей поспешностью спустился и побежал к воротам.
— Пропустите меня, — обратился он к начальнику поста, — я заплачу, сколько потребуется.
Этот человек, обливающийся потом, с диким взглядом, запыхавшийся, с вытаращенными глазами, возбудил подозрения сержанта. Он сделал знак, и пять или шесть стражников набросились на Бельгодера и вытолкали его на улицу. Цыган побежал к соседнему посту, но там его даже не стали слушать.
— Что делать? — в растерянности пробормотал он.
Вдруг цыган радостно вскрикнул и вновь бросился бежать.
— Как я сразу об этом не подумал? Она прикажет, чтобы меня выпустили!
Он говорил о Фаусте. Она, должно быть, на Гревской площади: он видел там ее карету. Но когда Бельгодер прибежал к месту казни, помост был уже пуст. На площади остались только монахи, которые подбирали и уносили раненых. Бельгодера вовсе не интересовало, что тут произошло. Праздник закончился, вот и все. Он направился на Ситэ и вскоре уже стучался в двери дворца Фаусты.
Фауста только что вернулась.
Она приняла Бельгодера тотчас же. И, конечно, цыган никогда бы не заподозрил, какая буря бушевала в тот момент у нее внутри. Она была, пожалуй, чуть бледнее, чем обычно. Может быть, принимая Бельгодера, она надеялась что-то у него выведать?
— Что тебе нужно от меня? — спросила она с жадным любопытством.
— Пропуск, чтобы выйти из Парижа, — ответил цыган.
— Значит, ты хочешь покинуть меня?
— Нет, госпожа. Ведь благодаря вам одна моя дочь осталась в живых.
— Что это ты говоришь?
— Правду… Я уже рассказывал вам свою историю. Вы знаете, что две мои дочери, Флора и Стелла, после ареста моих соплеменников были отданы одному христианину. Этим христианином, сударыня, был прокурор Фурко!
Бельгодер вытер свой смуглый лоб. За спокойным тоном его слов скрывалось сильнейшее возбуждение. Что же касается Фаусты, то если это открытие ее и взволновало, если искаженное лицо несчастного отца и возбудило в ней что-либо еще, кроме любопытства, понять это было невозможно.
Ее взгляд оставался холодным, а лицо — бесстрастным.
ebooksa