«На сей раз, — подумал Сервантес, — мы оказались в небольшом королевском дворце!.. Сейчас на нас нападут тучи вооруженных людей, переодетых лакеями».
Волновался Сервантес как раз из-за подозрительно ярко освещенных комнат дома.
И вправду, если только не предположить, будто их ожидали и желали облегчить им задачу, — а подобное предположение было бы чистой нелепицей, — приходилось признать, что этот чудесный дворец обитаем. И владельцем столь роскошного жилища мог быть если уж не король собственной персоной, то по крайней мере знатный вельможа, окруженный многочисленной челядью — то бишь хорошо обученными вооруженным людьми. Помимо того, казалось очевидным, что этот вельможа еще не лег спать, иначе огни были бы потушены. Стало быть или он сам, или кто-нибудь из его людей мог появиться с минуты на минуту, и тогда, как легко было предположить, на непрошеных гостей градом посыпятся удары.
Однако же, если судить по изумительному великолепию этого жилища, его владельцем мог быть сам король, собственной персоной, и в этом случае положение вторгшихся сюда становилось ужасным, ибо, даже допуская, что они смогут выйти живыми и невредимыми из схватки со слугами, им все равно не удастся избежать королевского злопамятства, и скорый арест, за коим последует не менее скорая казнь, которая свершится втихомолку, навсегда излечат их от греха любопытства. Король куда более, чем обычные смертные, не любил, чтобы ему мешали в его приятном времяпрепровождении.
Предаваясь этим мало обнадеживающим размышлениям, Сервантес тем не менее ни на шаг не отставал от сына дона Карлоса. Оба они прекрасно осознавали, какой опасности подвергаются, и все-таки оба были исполнены решимости идти до конца.
Что касается дона Сезара, то освобождение Жиральды — а оно казалось ему более чем сомнительным — отошло для него на второй план. Пардальян, полагал Тореро, сражался с людьми, похитившими Жиральду, то есть рисковал своей жизнью ради их дружбы. Мысль, бывшая сейчас для него самой главной, заключалась в том, чтобы отыскать шевалье и если еще не поздно, вызволить из беды. Надо ли говорить, что недостойное желание покинуть того, кто столь великодушно жертвовал ради него жизнью, ни на секунду не посетило храброго юношу.
Для Сервантеса все обстояло еще проще. Он сопровождал своих друзей и должен был разделить все их несчастья, разумеется, он тоже готов был погибнуть, но не отступить.
Итак, принц и романист шли осторожно, но весьма решительно.
Из кабинета она попали в коридор.
Этот коридор, довольно широкий, как мы уже могли видеть, наблюдая за Фаустой, был — точно так же, как прихожая и кабинет — освещен; освещали его лампы, висящие на потолке на равном расстоянии друг от друга.
И — вокруг ни души, полное безмолвие. Невольно напрашивалась мысль о том, что обитатели этого жилища куда-то спешно бежали.
Тореро, шедший впереди, не раздумывая открыл первую же встретившуюся ему дверь.
— Жиральда! — крикнул он в порыве неудержимой радости.
И ринулся в комнату, а следом за ним — Сервантес и карлик.
Жиральда, как мы уже сказали, глубоко спала под действием одурманивающего снадобья.
Дон Сезар крепко обнял ее; встревоженный тем, что она не отвечает на его зов, он простонал в тревоге:
— Жиральда! Проснись! Скажи что-нибудь!
После чего разжал руки, опустился на колени и сжал ее ладони. Девушка, которую он больше не поддерживал, откинулась на подушки.
— Умерла! — и влюбленный, страшно побледнев, зарыдал. — Они убили ее!
— Нет, нет! Клянусь телом Христовым! — живо воскликнул Сервантес. — Она всего лишь заснула. Посмотрите, как мерно вздымается ее грудь.