Саша, пытливо поглядев, промолвил:
– Это очень трудное дело, мадам.
– То есть вы хотите большую плату? Скажите начистоту, сколько?
Броскин сказал.
– Ну, послушайте, думайте о том, что вы говорите. Это неслыханная сумма. Я могла бы это узнать и помимо вас, я думала, что через вас будет легче.
Катя даже встала и стала ходить по истертому ковру.
– Что же вы рассердились, Екатерина Петровна, спрос не грех.
Дама приостановилась:
– Это вы мне говорите, откуда вы взяли вашу Екатерину Петровну?
– Зачем лукавить? Вы же маменька Виктора Михайловича?
Под вуалью незаметно было вдруг наступившей бледности Пардовой, она улыбнулась и, будто резвясь, сказала:
– Вы мне не льстите! Неужели вы меня считаете такой старой? Но успокойтесь, я вовсе не Пардова и даже не знаю ее. Меня послала к вам Софья Карловна Дрейштук; может быть, вам небезызвестно и это имя?
Саша промолчал. Екатерина Петровна снова села и, положив руку без перчатки на рукав своего собеседника, начала:
– Станем говорить серьезно. Люди, которым важно это дело, не могут вам дать требуемой вами суммы. Но мне так хочется им помочь, что я со своей стороны могла бы вам что-нибудь предложить. Ну, что-нибудь. Не деньги, конечно, откуда мне их взять. Похлопотать где-нибудь за вас, что я знаю?
Она придвинулась к нему ближе и смотрела, недвусмысленно улыбаясь. Саша глазами показал на электричество. Катя слегка кивнула головой, и через секунду было темно. Но Пардова зашептала все-таки обнимавшему ее кавалеру:
– Что вы делаете, пустите, я не за этим пришла сюда, – и не шевелилась.
Броскин молчал, тяжело дыша, так что даже Катенька оказалась словоохотливее, вставляя временами между вздохами:
– Милый Саша, милый мой.
Уже при свете, стоя у двери с папиросой в зубах, Броскин спросил, улыбаясь:
– Так вы не маменька будете Виктору Михайловичу?