– Тем более, что я сама отчасти виновата в этом…
– Вы, ma chere? Полноте, вы наговариваете на себя!
– Нет, нет. Вы знаете, у меня сын Виктор.
– Да, да: такой странный мальчик.
– Совершенно погибшее существо. Я отделила его, чтобы предохранить Иосифа, и боюсь, не напортила ли этим, так как Жозеф теперь пропадает у него и я не знаю, как они там проводят время. Я же не могу следить, вы понимаете?
– Вы поступили очень неосмотрительно.
– Я уж и сама вижу, что неосмотрительно.
Петр Павлович умиленно заговорил:
– Но, может быть, возможно еще не только вернуть вашего супруга, но и обратить блудного сына?
Пардова покачала головою сомнительно.
– Едва ли! Сделаю последнюю попытку. Знаете, я, кажется, готова на какие угодно жертвы для братьев; если б у меня были деньга, я все бы их отдала обществу.
Нелли, вопросительно глядя на умолкшую Катю, несколько сухо заметила:
– Это делает честь вашему усердию.
– Хорошо бы, если бы это было исполнимо, так как многие члены очень, очень нуждаются! – проговорил Петр Павлович особенно благочестиво.
Быстро взглянув на собеседника, хозяйка сказала:
– Но что об этом говорить? Вы знаете, что у меня лично нет ни гроша. Но я боюсь еще одного. Это – болезнь Жозефа (вам, конечно, известно), она все усиливается, и я боюсь…
– Что он не выдержит? Вы, конечно, обращались к врачам?
– Разумеется. Все в руке Божией: если мне суждено овдоветь, это будет испытание, большое испытание, но я его вынесу. Я боюсь худшего. – И она поднесла свой платок к глазам, как бы удерживая слезы. Посетители встревоженно переглянулись, и Петр Павлович произнес ободряюще:
– Мужайтесь, дорогая Екатерина Петровна: для христианки ничего не может быть, что бы ввергало в отчаянье!
– Но чего вы боитесь, милая? – спросила, подвигаясь к хозяйке, Нелли.