Французская мелодия

22
18
20
22
24
26
28
30

— По мне так ничего, — решил настоять Илья.

— Нет, — повысив голос, Элизабет потянулась за сумочкой, чтобы сложить сигареты и зажигалку. — Разговор предстоит серьёзный, поэтому мне бы хотелось поговорить без свидетелей.

— Как скажешь, — поднявшись, Илья вопросительно глянул на француженку.

— Пойдём в номер. Я привезла бутылку коллекционного вина, думаю, поможет поднять настроение и мне, и тебе.

Богданов прочитал в глазах Элизабет решимость, поэтому ему ничего не оставалось, как пожать плечами:

— В номер так в номер.

На десятый этаж лифт доставил в течение нескольких секунд. Лёгкое, напоминающее полёт ощущение, и вот он, огромный, похожий на тоннель холл, комната администратора и номера.

Тончайшее по вкусу убранство стен, тихое журчание фонтана говорили о том, что в России научились ценить роскошь, в особенности, когда за неё платят хорошие деньги.

Как Илья и предполагал, Элизабет сняла люкс.

Электронный ключ, считав код, чуть слышно щёлкнул замком. Подчиняясь воли господина, дверь с видом преклоненного колена отошла в сторону. Вспыхнувший в прихожей свет, приглашая, нашёптывал: «Проходите. Будьте, как дома».

Пройдя через холл, Богданов и Элизабет оказались в гостиной, состоящий из двух обширных пространств. Композицию из дивана и напоминающих трон кресел заключало в объятия окно, при виде которого возникало ощущение, что в номере нет главной стены. Мебель, светильники, цветы, стекло и утопающая в огнях Москва.

Будучи не готовым к столь необычным превращениям, Богданов, подойдя к окну, собрался было дотронуться до стекла рукой, как вдруг нечто тяжёлое, обрушившееся на голову, заставило рухнуть на ковёр, не проделав и шага.

Свет погас, стерев в сознании всё, что успело запечатлеть, окно, цветы.

На смену пришли вращающиеся по спирали круги, падение в бездну и сопровождающаяся свистом темнота, будто где-то недалеко шёл состав, машинист которого, подавая звуковые сигналы, давал понять, что поезд приближается и надо быть осторожным. На самом деле грохот вагонов не приближался, не удалялся, впрочем, не нарастал и не прекращался, свистя и стуча колесами, тот то отдавался в затылочной части тупой болью, то отступал, чтобы через какое-то время напомнить о себе вновь.

Очнулся Илья на диване. Завёрнутые за спину и стянутые так, что ломило в плечах, руки не давали возможности пошевелиться. Голова была не своя, в затылке ныло так, что, казалось, ещё мгновение и череп развалится надвое. Подкатившая к горлу тошнота грозила вывернуть наизнанку, поэтому приходилось, набрав в рот воздуха, задерживать дыхание. Ещё больше раздражала сухость во рту.

Разомкнув губы, попытался облизать те, но язык распух до такой степени, что с трудом шевелился, от чего возникало ощущение, будто в рот засунули кляп.

— Воды, — первое, что произнёс Илья, когда сознание начало входить в норму.

Чья-то рука поднесла ко рту стакан, наполненный прохладной, с искрящимися на свету пузырьками водой.

Казалось, столь вкусной влаги Богданов не вкушал со дня рождения. Вдыхая запах, отправлял её в глубь рта, боясь, что источник иссякнет и опять придётся терпеть. Открыв глаза, вынужден был закрыть. Свет с такой силой вонзился в мозг, что боль в затылке с ещё большей силой напомнила о себе.

«Нет, так дело не пойдёт. Для начала надо привыкнуть к свету, а уж там, как получится».