Истоки современного уголовного жаргона следует искать в языке торговцев-коробейников XIX века. Они ходили из города в город и продавали товары с лотков, корзин, тележек и просто с рук. Бродяжный образ жизни сформировал своеобразные привычки, манеры и речевые особенности. Таких торговцев называли офенями (афенями), а используемый ими язык — феней. Происхождение офеней по настоящее время неясно. Их связывали с бежавшими в русские земли из захваченной турками Византии греческими переселенцами XV века, странствующими скоморохами, ремесленниками, купцами и паломниками. Бродячие торговцы всегда имели тесные контакты с уголовным миром. Преступники их грабили, лишали товаров и денег. Но не менее часто торговцы помогали преступникам, наводили их на прибыльные места. Воры и разбойники предсказуемо включили бродяжническую лексику в свою «блатную музыку».
Словарный запас уголовной фени пополнялся за счет заимствований из языков этнических и профессиональных групп. Наиболее активное смешение происходило в оживленных криминогенных городах и тесном тюремном сообществе, где собирались в «одном котле» представители различных групп. Крупные пласты слов влились в уголовный жаргон из еврейского («ксива, «мусор, «кипиш»), немецкого («шнифер», «фраер», «шухер»), тюркских («шалман», «бурма», «шмон»), украинского («хомка», «ховать»), английского («гирла», «мани»), польского («марвихер», «капать») языков. Часть лексики попала из профессиональных арго: например, фраза «толкать порожняк» пришла из речи шахтеров, а слово «волына» — из казачьего диалекта. Так преступный жаргон вбирал в себя слова и выражения, присущие различным культурам и языкам, перерабатывал их, наделял своим смыслом и преподносил как самостоятельную ценность.
В литературе высказывались различные точки зрения на причины появления «блатной музыки». Называлась необходимость использования тайного языка, известного только в преступной среде. На нем было безопасно распространять сведения и планировать преступные операции. Также указывалось, что замысловатая лексика позволяла быстро вычислять агентов, внедренных властями в криминальное сообщество. Они просто не проходили проверку на знание уголовного языка. Наиболее же правдоподобной причиной называлось стремление преступников обособить свой мир и поставить его в противовес обычной жизни. В частности, этот взгляд поддерживал исследователь русской культуры Д. С. Лихачев: «Воровская речь должна изобличать в воре “своего”, доказывать его полную принадлежность воровскому миру наряду с другими признаками, которыми вор всячески старается выделиться в окружающей его среде <…>».
Речевой коммуникации призваны помочь особые жесты, мимика и телодвижения. Жесты позволяли выразить слова, которые по какой-либо причине было невозможно произнести вслух, например, во время очных ставок или тюремных проверок. Изображение раскрытыми ладонями буквы «Т» означало оповещение о серьезности выдвинутых обвинений («крышка»). Сжатая рука с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем, резко поднесенная к горлу, говорила о приближающейся опасности. Движение двумя пальцами по воротнику — верный знак того, что приближается работник правоохранительных органов. Часть жестов применялась вместо табуированных слов: наган, бандитизм, стрельба, грабеж и подобные запрещенные слова заменялись условленными жестами.
Самым известным криминальным жестом считается коза, или распальцовка — сжатый кулак с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем. В уголовной среде он обозначал намерение нанести вред, сопровождался угрозой выколоть глаза и носил оскорбительный характер. При этом пальцы уголовной козы направлялись на соперника, как будто бы пытаясь реализовать угрозу. С начала 1990-х гг. этот жест переняли бандиты и рэкетиры новой волны, которые стремились подражать старым преступным порядкам. Наряду с этим он стал широко использоваться в молодежной рок-культуре как подражание западным веяниям.
Использование речи и жестов существенно ограничивалось в тюрьмах и колониях, где преступный контингент разделялся на группы, камеры, отряды. Поэтому в тюремных условиях появились специальные способы передачи информации. Одним из них стало перестукивание, когда обитатели соседних камер с помощью ударов по стенам, трубам центрального отопления или канализации передавали друг другу зашифрованные сообщения. Для шифровки использовались известные системы кодирования (азбука Морзе) или свои условленные обозначения. На практике широко применялись таблицы, в которых русский алфавит записывался в несколько пронумерованных строк. При этом каждая буква слова передавалась выстукиванием номера строки и номера места в строке, которое эта буква занимала в таблице. Такой способ переговоров применялся еще декабристами, заключенными в Петропавловскую крепость за участие в вооруженном восстании.
Еще одним хитроумным средством передачи сообщений являлась так называемая тюремная почта. Она представляла собой систему веревок, связывавших несколько камер в единую транспортную сеть. Веревки проходили через окна, отверстия в стенах и даже сквозь канализационные трубы. Система позволяла закрепить груз в одной камере и перетащить его нужному адресату. Таким образом заключенные обменивались сигаретами, чаем и другими необходимыми товарами. С помощью веревок могли перетаскивать тюремные послания — малявы, ксивы или воровские прогоны. Последние являются наиболее важными сообщениями в воровской среде. В прогонах воры озвучивали всем арестантам правила поведения, свое решение или точку зрения на отдельные вопросы преступной жизни. Тюремная почта превращала место заключения в единое информационное пространство.
Уголовная песенная культура, будучи частью фольклорной традиции, имеет давнюю историю. Она сформировалась в недрах преступных групп по канонам народной песенной культуры. Как и народная музыка, разбойные песни — продукт коллективного творчества множества людей. Песни передавались из поколения в поколение путем устного воспроизведения, непрерывно обрастая новыми деталями и сюжетами. В них широко представлены мотивы воровского товарищества, несправедливого наказания, рассуждений о смысле жизни, несчастливой любви, тяжести бунтарской доли. Нередко уголовная лирика романтизировала главного героя — разбойника, бунтаря — и вместе с ним идеализировался преступный образ жизни. Сквозь века криминальная культура сохранила основные мотивы и направленность песенного творчества.
Одной из первых записей уголовного фольклора является песенный цикл о Степане Разине. Песни повторяют народные представления о главе казачьего восстания как удалом воине, защитнике обездоленных и борце с обидчиками простого люда. Разбойные походы Разина преподносятся в виде его достижений: «Судари мои, братцы, голь кабацкая! Поедем мы, братцы, на сине море гулять, разобьемте, братцы, басурмански корабли, возьмем мы, братцы, казны сколько надобно». Убийство астраханского воеводы расценивается как справедливое возмездие: «Буйну голову срубили с губернатора, они бросили головку в Волгу-матушку; сами молодцы ему тут насмехалися: “Ты добре, ведь, губернатор, к нам. Строгонек был, ты, ведь, бил нас, ты губил нас, в ссылку ссылывал, на воротах жен, детей наших расстреливал!”» Песни воспевают преступную удаль разинцев, но открещиваются от разбойничьего именования: «Мы не воры, не разбойнички, Стеньки Разина мы работнички, есауловы все помощнички. Мы веслом махнем — корабль возьмем, кистенем махнем — караван собьем, мы рукой махнем — девицу возьмем».
«Разинский» репертуар был положен в основу песенного цикла о другом одиозном казачьем бунтаре — Емельяне Пугачеве. Например, повторялся разинский мотив спора с астраханским губернатором, хотя и не завершившегося кровавым исходом. Как и в песенном цикле о Разине, народ воспевал разгул казачьей вольности против помещиков и царских властей. В одной из песен на вопрос графа Панина, много ли он перевешал князей и бояр, Пугачев самодовольно ответил: «Перевешал вашей братьи семьсот семи тысяч. Спасибо тебе, Панин, что ты не попался: я бы чину-то прибавил, спину-то поправил, на твою бы на шею варовинны вожжи, за твою-то бы услугу повыше подвесил». Несмотря на преобладание хвалебных выражений, Пугачева в ряде песен показывали злодеем и убийцей, называя вором, собакой, проклятым человеком.
Особенным песенным сводом о ворах и разбойниках XVIII века является корпус песен, посвященных Ваньке-Каину. Их записал М. Комаров — автор романа о знаменитом московском воре и сыщике. Затем от издания к изданию количество песен варьировалось от 54 до 64. Они рассказывали о разудалом сыщике-грабителе, который с располагающей легкостью отнимал деньги у богатых и отдавал их бедным. Главный герой песен представлял собой тип народного вора, который в речи и делах был прост, весел и задорен. Именно поэтому в народе «Каиновы песни» пользовались особой популярностью. По версии составителя Толкового словаря живого великорусского языка В. И. Даля к произведениям о Ваньке Каине относится известная песня «Не шуми, мати, зеленая дубровушка»: «Эта песня сложена, и слова и голос, известным разбойником Ванькою Каином и принадлежит, несомненно, к числу истинно народных песен, сочиненных без всяких познаний умозрительных в искусстве пиитики и генерал-баса, но вытесненных избытком чувств из груди могучей, из души глубокой, воспрянувшей при обстоятельствах необыкновенных».
В XIX веке разбойные песни дали начало новому песенному жанру — блатной песне. Они формировались в криминальной среде главным образом среди обитателей тюрем, каторг и острогов. Отбывавший заключение в Омском остроге в 1850–1854 гг. Ф. М. Достоевский в произведении «Записки из Мертвого дома» использовал разные жанровые образцы каторжного фольклора: пословицы, поговорки, устные рассказы и собственно песни. Их называли «песнями воли и неволи», «каторжными», «острожными». Тюремная лирика преимущественно содержала композиции, близкие к песням-жалобам, песням-думам и утешным песням. В них звучали жалобы арестантов на тяжкую судьбу, их думы о свободе или побеге на волю и утешения о былых разбойных подвигах. В начале XX века уголовный песенный жанр вышел на широкую публику и получил название блатной песни. Сильное влияние на него оказал городской романс своими сюжетами, композицией, мелодикой. Большой популярностью среди слушателей пользовались песни «Гоп со смыком», «С одесского кичмана», «Цыпленок жареный», «Купите бублички», «Постой, паровоз» и другие.
Но самой узнаваемой блатной песней стала «Мурка», в которой рассказывается о несчастной судьбе гордой и смелой бандитки Мурки. Песня появилась в 1920-х гг. в криминальной среде, а уже в 1930-х гг. ее повсеместно распевали и молодежь, и интеллигенция. Сюжет песни оказался необычным. Главная роль отводилась женщине-участнице бандитского сообщества, которую боялись даже злые уркаганы. Под тяжестью преступной жизни она не выдержала и выдала воровские планы властям (легавым). В отместку за предательство бандиты расправились с ней в темном переулке. Такой сюжетный каркас стал основой для многочисленных версий песни, в которых добавлялись отдельные сюжетные линии, детали и авторские оценки. Во второй половине XX века «Мурка» вошла в репертуар исполнителей из эмигрантской и советской подпольной среды. А мелодия «Мурки» прозвучала в эпизоде телефильма «Место встречи изменить нельзя» 1979 года. Новая волна популярности нахлынула в 1990-х гг., когда блатные песни вышли из подполья и стали звучать на широкой эстраде.
В постсоветское время блатные песни, наряду с городским романсом, некоторыми военными и эмигрантскими песнями, составили целое направление в музыкальном мире, получившее название русский шансон. Это слово было заимствовано из французского языка, где оно обозначает жанр авторской реалистической песни. В России шансонье приобрели широкую известность и признание. Блатные песни и шансон в разное время исполняли Леонид Утесов, Марк Бернес, Аркадий Северный, группа «Братья Жемчужные», Михаил Шуфутинский, группа «Лесоповал», Вика Цыганова, Михаил Круг, Стас Михайлов и другие. В этом жанре проводят песенные конкурсы, вручают премии, вещают радиостанции и по сей день.
В криминальной культуре клятвы и проклятия играли заметную роль. С их помощью достигался сильный словесный эффект на поведение давшего клятву и статус адресата проклятия. Эти обычаи, по всей видимости, были усвоены из религиозной среды, где они определяют высшую степень веры и отвержения. В криминальной культуре клятва и проклятие хотя и занимали полярные позиции, но одинаково направлены на сплочение участников преступного мира вокруг лидера, воровских законов, правил, идей. Различались только инструменты достижения единства. Клятва была призвана позитивно оценить готовность испытуемого следовать воровской идее, в то время как проклятие служило примером негативного опыта в назидание всем окружающим. Клятвы и отчасти проклятия были популярны в среде несовершеннолетних преступников, где цель сплочения неопытных подростков и молодежи особенно актуальна.
Как правило, клятва носила суровый, бескомпромиссный характер, приобретала силу закона и становилась обязательной для исполнения. На уголовном жаргоне дать клятву означало божиться, нарушить клятву — пробожиться. Такая божба сопровождалась словесной формулой, которая указывала на важное значение данных обещаний. Среди таких выражений использовались: «Век воли не видать», «Клянусь зоной», «Легавым буду», «Слово пацана» и другие варианты. Тематика самих клятв зависела от условий, в которых оказался испытуемый. В этом смысле клятвы можно разделить на 3 категории: общие, когда уголовник клялся следовать воровским законам и правилам, частные, в которых преступник божился, к примеру, вернуть долг или выполнить задание, и проверочные, когда обвиняемый в нарушении правил заверял, что нарушений не допускал. Невыполнение клятвы (пробожка) влекло понижение в преступной иерархии, применение физического или морального насилия.
Проклятие состояло в пожелании другому лицу или его близким вреда здоровью и других лишений. Этим достигалась цель нравственно подавить проклинаемого, обесчестить его перед остальными уголовниками. Поэтому проклятия выражались в крайне непристойных выражениях и зачастую были направлены не только против самого лица, но и могли касаться его ближнего круга родственников, особенно матери. Обмен проклятиями мог перерасти в словесный поединок, в ходе которого соперники стремились унизить и опорочить друг друга. Часто поединки проходили при свидетелях. Побеждал тот, кто в глазах присутствующих выглядел наиболее убедительно. Участвовать в словесных состязаниях могли только равные друг другу соперники. Отвечать на проклятие занимающему более высокое положение в преступной иерархии запрещалось. Поражение в таком поединке не всегда сопровождалось наказанием, хотя при этом репутация проигравшего могла сильно пострадать. Его положение могло стать настолько неустойчивым, что он мог опуститься на нижние уровни преступной пирамиды.
Алкоголь и наркотики в преступной среде служили средством повысить единство криминалитета и разнообразить свой досуг. В местах лишения свободы необходимость в этом ощущалась еще сильнее. Несмотря на жесткий запрет передавать на зону запрещенные товары, алкоголь и наркотики различными путями все равно попадали в руки заключенных. Распространенной практикой считалась покупка запрещенной продукции через персонал тюрьмы или колонии. Рядовые сотрудники охраны зачастую передавали заказанный товар по сходной цене. Также товары проносили родственники заключенных при намеренном попустительстве охраны: маскировали в посылках, передавали во время свиданий с близкими. Кроме того, сидельцы могли наладить кустарное производство алкоголя, собрав нужные ингредиенты, емкости и материалы прямо в исправительном учреждении.
Роль ежедневного тонизирующего напитка выполнял чифирь (чифир) — высококонцентрированный чай. Он повышал тонус организма, вызывал прилив сил и чувство эйфории. В больших количествах напиток оказывал действие, сходное с наркотическим опьянением. Систематическое употребление приводило к устойчивой зависимости и синдрому «ломки». Высокая концентрация чая достигалась долгим кипячением заварки в ограниченном объеме воды. Для приготовления напитка заключенные использовали доступные электроприборы (электроплиты, кипятильники), а в их отсутствие — самодельные электроды или просто открытый огонь. Продукт, достигший половинной крепости чифиря, назывался купец или купчик. Готовый напиток пили на голодный желудок небольшими глотками, пуская общую кружку по кругу.
Элементы уголовной субкультуры так или иначе проникали в обыденную жизнь страны. Этому способствовали освобождение представителей криминальных сообществ из мест лишения свободы и последующая интеграция в российское и советское общество. В результате крупных амнистий 1950-х г. и начала 1990-х гг. несколько сотен тысяч заключенных выходили на свободу, неся с собой свойственные им ценности и модели поведения. На воле они передавали другим людям жаргонные слова и выражения, привычку играть в карты, тюремные песни и многие другие особенности и порядки. Со временем уголовщиной «заражалось» все больше рядовых граждан, находя в этом свой интерес и привлекательность.
ebooksa