Субкультура преступников возникла и развивалась вместе с криминальным сообществом. В преступных группах целенаправленно культивировались нормы, ценности, видимые признаки и привычки, которые поощряли преступную деятельность и объединяли ее участников вокруг незаконных целей и планов. Криминальный образ поведения наложил неизгладимый отпечаток на речь, внешний вид, изобразительную культуру, лирику и другие стороны жизни преступного сообщества. Каждый аспект, от самоназвания и языка до увлечения игрой и горячительными напитками, претерпел сильное изменение, чтобы соответствовать уголовным понятиям и правилам.
Имя преступника («погоняло») является важным атрибутом, указывающим на его принадлежность к криминальному миру. Оно практически всегда присваивается после выбора преступного пути или в местах лишения свободы. Ранее в местах заключения бытовал обычай имянаречения. Через некоторое время после появления новичка в камере один из сокамерников выкрикивал в окно, чтобы все заключенные слышали: «Тюрьма, дай имя!» После этого новичку давалась кличка, исходя из его внешних данных (рост, цвет волос, конституция тела и т. п.), личных качеств (темперамент, черты характера, интеллектуальный уровень и т. п.), социального положения (национальность, место рождения, принадлежность к клану и т. п.) и просто на основе переделанных имени или фамилии. Кличка идентифицировала уголовника в криминальной среде и давала первое представление о его способностях, ярких чертах и характеристиках.
Наиболее часто при наделении прозвищем использовалось правило видоизменения настоящих имени или фамилии преступника. Так, Кузнецов становился Кузнецом, Петров — Петриком, Зятьков — Зятьком, Никонов — Никоном, Габелашвили — Габелой. Имя уголовника зачастую используется в качестве добавления к уникальной части клички: Витька Малина, Санька Монгол, Юрка Картавый. Редкие имена часто сокращают и используют как полноценную кличку: Тариел сократился до Таро, Самвел — до Само, Рафаэль — до Раф. Фамилии и имена могли сильно переосмысливаться, чтобы в итоге стать прозвищем. К примеру, основа фамилии Христофоров повлияла на появление клички Воскрес, а кличка Джем образовалась от сокращенного имени Евгений.
Некоторые прозвища отражали характерные внешние особенности их обладателей. Клички Косой, Кривой, Рыжий, Губошлеп как раз запечатлели физические данные этих людей. На смуглый цвет кожи указывали воровские клички Гудрон и Джексон. Чем сильнее физические отличия бросались в глаза, тем у них больше шансов найти отпечаток в преступном имянаречении. Так, вору в законе Амояну в ходе медицинской операции вставили в голову металлическую пластину, после чего к нему приклеилась необычная кличка Киборг. Прозвище могло появиться даже на основании речевых особенностей его обладателя. По этому принципу криминальный авторитет Николай Акопов получил прозвище Колик Туда-Сюда за свою привычку часто повторять эту присказку в разговоре.
Ряд кличек указывает на принадлежность их носителей к определенной территории, династии, клану. Прозвища, похожие на Камо Московский или Илья Калининградский, отражали место рождения, жительства, отсидки или крещения. Принадлежность уголовника к преступной династии или клану подчеркивалась наследованием отцовского прозвища. Следуя этому правилу, криминальный авторитет Георгий Калашян перенял от отца-вора кличку Котик. В этом случае к прозвищам иногда добавляли окончание «старший» или «младший»: отец и сын Асатряны в воровской среде именовались Осетрина-старший и Осетрина-младший. Реже, в основном у кавказских воров, родство определялось через отчество наследника. Так, вор в законе Бесик Абзианидзе имел кличку Ромашкич, образованную от прозвища своего отца Ромашка.
В криминальном мире практически невозможно отказаться от клички, но в определенных случаях допускалось ее изменить. Она менялась после перехода уголовника на новую ступень в преступной иерархии. Например, в случае «коронования» вор в законе, как правило, получал новую кличку. Нередко она прямо или косвенно упоминала его высокий воровской статус: Король, Барон, Царь, Лорд. Авторитетное положение могли отражать слова, указывавшие на значительный воровской опыт (Дед, Дедушка), чистую незамутненную репутацию и верность воровским законам (Бриллиант), высокие интеллектуальные способности (Профессор, Ортава [20]). Вора в законе Вячеслава Иванькова, известного по прозвищу Япончик, в последние годы жизни в знак уважения называли по отчеству Кириллыч.
Отдельные клички теперь уже трудно объяснить. Громкое прозвище Иванькова, Япончик, по одной из версий, появилось из-за восточного разреза глаз, а по другой — по имени его кумира, одесского бандита времен революций и Гражданской войны Мишки Япончика. Невзирая на происхождение воровских кличек, они выступали мощным способом персонализации личности преступного авторитета. Принятое в воровском общении имя не только само по себе определяло высокий статус его обладателя, но и предрешало поведение остальных членов криминальной среды. Услышав прозвище, они выбирали принятую модель поведения согласно их месту в преступной иерархии.
Изображения, наносимые на тело путем введения под кожу специальных красящих веществ, не являются изобретением преступного мира. Задолго до появления в криминальной среде они широко использовались отдельными народами на разных исторических этапах. Наколки в воровской культуре прежде всего были призваны определить место их носителей в уголовной иерархии. Разные типы изображений были присущи ворам, блатным, «мужикам» и другим преступным элементам. Это позволяло быстро определить манеру властного, подчиненного или равноправного поведения между уголовниками. Кроме идентификации, татуировки служили цели самовыражения их обладателей. В символах преступники запечатлевали важные для них события и смыслы.
Для нанесения нательных изображений использовались подручные материалы: медицинские или швейные иглы, тушь или паста из шариковых ручек. Технология требовала участия опытного специалиста, который даже мог брать гонорар за свой труд. Предварительно на участке кожи набрасывался контур предполагаемого изображения, затем приступали к набиванию татуировки и нанесению краски. Позднее стали использовать трафареты с иглами, с помощью которых изображение быстро переносилось на тело, после чего требовалось только втереть красящее вещество. Зачастую антисанитарные условия проведения этой процедуры увеличивали риск инфекционного заражения. Со временем технологии и материалы только совершенствовались, дабы облегчить процесс нанесения наколки и предотвратить вероятность передачи инфекций.
Сюжеты татуировок разнообразны и варьируются от сугубо личных изображений и надписей до общепринятых художественных мотивов. Последние копировались от одного уголовника к другому и приобрели устойчивые значения. Наиболее популярными татуировками являлись купола церквей, перстни, восходящее солнце. Купола указывали на количество отсидок, после отбытия которых на куполе появлялся крест. Перстни могли рассказать многое о своих обладателях: принадлежность к воровской касте, характер совершенных преступлений, отношение к режиму и дисциплине и другое. Например, наколка в виде перстня с котом указывала, что ее обладатель долгое время находился в тюрьме и другой жизни не помнит. Восходящее солнце на тыльной стороне кисти свидетельствовало о том, что человек провел значительное время в заключении и пользуется авторитетом.
Преступная специализация также нашла отражение в нательной росписи. Карманники накалывали жуков [21], взломщики сейфов — медведя. Символ домушников — кот с ключами. Татуировка с пиратом выдавала осужденных за разбой, с черепом и кинжалом — грабителей. Убийцы наносили череп со скрещенными костями, пистолет, нож или букву «К» (киллер). Шулеры набивали игральные карты, пробитые стрелой. Хулиганы использовали в татуировках изображения ножей. Разбой с жертвами отражался в виде львов, волков или тигров. Наколки также могли говорить об определенных наклонностях их обладателей. Пауки, шприцы и обвивающие шею змеи указывали на наркоманские привычки. Парусник или скачущий олень свидетельствовали о стремлении на волю и склонности к побегу. Наколка кота [22] выдавала рецидивиста.
Высокий воровской статус уголовника подчеркивали особые татуировки. В первую очередь к ним относились воровские звезды, часто восьмиконечные, которые наносили, как правило, под ключицы и на колени. Помимо звезд, опытные и уважаемые воры в законе набивали на плечах эполеты (погоны). Их комбинация с другими знаками могла сообщить дополнительную информацию. Например, череп подчеркивал высокий авторитет, молниевидные буквы SS означали «сохранил совесть», а изображение свастики указывало на протест против действующей власти и ее законов. На противоположном уровне преступной пирамиды находились опущенные, которые также имели свои опознавательные символы. Наколки низшей касты имели унизительный характер. Им насильственно наносили татуировки петуха, свиньи, черта, карточной масти червей, точки над верхней губой, особого типа перстней. Часто их набивали на спине, пояснице, ягодицах и лице.
Нередко татуировки сопровождались различными надписями. Они представляли собой довольно короткие послания, иногда просто аббревиатуры, прямого или афористичного содержания. Надписи «север», «ЗГВ» («Западная группа войск»), «ББК» («Беломорско-Балтийский канал») указывали на отдельные этапы в преступном пути их обладателей. Важные для уголовника смыслы скрывались в более развернутых фразах: «Главное в зоне — вор в законе», «Не забуду мать родную», «Каждому — свое» и многие другие. Зачастую объемные надписи сокращали до аббревиатур: МИР означала «меня исправит расстрел», ПОСТ — «прости, отец, судьба такая», БОСС — «был осужден советским судом», ТУЗ — «тюрьма учит закону» и т. п. Как и изображения, нательные надписи выражали клятвы и зароки, жизненные принципы, отношение к уголовному миру, властям и законам. В них отражались прошлое, взгляды, чаяния и надежды каждого уголовника.
Каждый вор в законе, блатной и приближенные к ним уголовники должны уметь играть в карты. Карточное мастерство возводилось в ранг воровского закона, и без этого навыка уголовник не мог стать авторитетом. В местах лишения свободы карточные игры выступали основным способом проведения досуга. На воле в карты играли в закрытых притонах вдалеке от чужих глаз. В отсутствие фабричных карт осужденные уголовники изготавливали их кустарно из книжных листов с использованием трафаретов карточных мастей. В ходе игры велся подсчет очков, и, если расчеты усложнялись, из рядов заключенных привлекался счетчик, чья работа могла отдельно оплачиваться. Как правило, игра велась на деньги и служила надежным источником пополнения воровского общака. Воры определяли расценки отчислений, которые должны поступать с каждой сыгранной партии.
Карточные игры отличались большим разнообразием: третями, терц, бура, рамс, стос и другие. Некоторые из них писатель В. Т. Шаламов упоминает в рассказе «Жульническая кровь» 1959 года: «Блатной мир — косный мир. Сила традиций в нем очень сильна. Поэтому в этом мире удержались игры, которые давно исчезли из обыкновенной жизни. <…> Игра столетней давности “штосс” получила другое, лексически более подвижное название “стос”. <…> В “стос” должен уметь играть каждый блатарь <…>. Второй игрой — первой по распространенности — является “бура” — так называется блатарями “тридцать одно”. Схожая с “очком”, бура осталась игрой блатного мира. В “очко” воры не играют между собой. Третья, самая сложная, игра с записью — это “терц” — вариация игры “пятьсот одно”. В эту игру играют мастера, вообще “старшие”, аристократия блатного мира, те, что пограмотней. Все карточные игры блатарей отличаются необыкновенно большим количеством правил. Эти правила нужно хорошо помнить, и тот, который лучше помнит их, выигрывает».
Карточные игроки подчинялись строгим законам. Игра велась «на интерес»: на кон ставили деньги, табак, алкоголь, одежду и другие полезные в местах заключения предметы. Иногда вместо игорной ставки проигравший должен был совершить глупое, позорное действие, например спать сидя или собрать тысячу тараканов. Строго запрещалось играть на постельное белье и продовольственный паек — провинившиеся несли жестокое наказание. Игровой долг считался священным и подлежал возврату при любых обстоятельствах. Просрочка в погашении долга признавалась недопустимой и каралась со всей строгостью воровского закона. Не менее серьезным нарушением являлось мошенничество в карточной игре. Обман соратника по криминальной среде пресекался быстрым и суровым возмездием.
Нарушитель общепринятых правил подвергался жестоким побоям, в ходе которых он лишался возможности защищаться и оказывать сопротивление. Как правило, избиение проводилось публично группой физически крепких уголовников. Такое наказание применялось за отказ возвращать карточный долг на основании запроса потерпевшей стороны. Побои длились до тех пор, пока получатель долга не остановит избиение. В этом случае карточный долг считался погашенным, а должник опускался на дно преступной иерархии. Путь в «подвал уголовного мира» также ожидал того, кто стал жертвой полового насилия в виде санкции за нарушение карточных законов. Помимо насильственных мер, в качестве наказания провинившегося заставляли набить наколку позорящего содержания. К примеру, татуировка козла с картами могла сопровождаться словами «Я играю как козел». Для большего эффекта наколки могли нанести на щеки, лоб или ягодицы.
Специфика преступного мира отразилась на речевом общении его участников. В разговоре они использовали особый язык, который был незнаком сторонним людям. Словари уголовного арго содержат несколько тысяч слов и выражений, среди которых различают общеупотребительную лексику, присущую каждому уголовнику, тюремное арго, имеющее хождение в местах заключения, и специализированные диалекты, принятые в общении отдельных групп преступников (карманников, шулеров, конокрадов и т. д.). Будучи частью речевой культуры, уголовный жаргон оказал влияние на развитие языка в целом. Наиболее употребляемые слова проникли в бытовую лексику и стали использоваться в повседневной речи большого количества людей. Такие слова, как «бабки», «беспредел», «косяк», «стукач», «наезжать», и другие сначала зародились в криминальной среде и только потом попали в широкое употребление.
Своеобразие уголовного языка прослеживалось на Руси с давних времен. Воры и разбойники использовали особые слова и выражения для обозначения преступных действий и понятий. Характерным примером являлась речь волжских разбойников. Исследователь уголовного жаргона М. А. Грачев обнаружил в письменных памятниках XV–XIX вв. около 40 слов и фраз волжских речных пиратов. Выражение «по реке волна прошла» означало послана погоня, «притон» — тайная пристань, «сарынь на кичку» — бить всех, «пустить красного петуха» — поджечь дом и т. д. и т. п. Помимо волжских разбойников, уголовной лексикой обзавелись московские мошенники (карманники), лесные разбойники и другие преступные группы, которые активно перенимали друг у друга жаргонные слова и выражения.
В XVIII веке впервые появились записи уголовного арго. Они остались в жизнеописаниях мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ивана Осипова по прозвищу Ванька Каин, принадлежавших перу бытописателя М. Комарова и неизвестных авторов. Описываемые события происходили в середине XVIII века, к этому периоду относилась и уголовная лексика, использованная в этих произведениях. Тайная канцелярия называлась «стукалов монастырь», тюрьма — «каменный мешок», часовой — «гремло», воры — «купцы пропалых вещей», застенок — «немшоная баня». В повести о Ваньке Каине впервые в литературе было запечатлено тайное послание. Передавая закованному в цепи Каину калачи с запеченными внутри отмычками, его соратник Камчатка проговорил зашифрованную фразу на воровском языке: «Трека калач ела, стромык сверлюк страктирила». Сообщение означало: «В калаче есть ключ для отпирания цепи».