— Но ведь у тебя есть план?
Я пожала плечами. Я была такой беззащитной, единственное, что я могла сделать, так это позвонить отцу. И это правда был самый лучший вариант из всех, которые могли прийти нам в голову. Я сообщила в участок об этом, и через семь минуты в доме Браунов уже собрался целый отряд полицейских.
— В машину, — приказал нам с Калебом папа, как только оказался в доме. — Быстро!
Мы пошли в машину, где сидел Усач.
— Можешь объяснить, что ты видела? — обратился он ко мне.
— Я ничего не видела, — сказала я. — Мне показалось, что там стоял какой-то силуэт.
— Ты сможешь составить какой-нибудь портрет этого человека?
— Как?
— Описать его фигуру, осанку, длину рук.
— Не знаю, — ответила я. — Я даже не уверена, что там кто-то стоял.
— Тебе же не могло просто так померещиться.
— Могло.
Мне вдруг стало стыдно за то, какую шумиху я подняла. Сорвала отца с рабочего места, подняла на уши весь отряд, напугала маленького ребёнка.
— Ты молодец, что сработала оперативно, — успокоил меня Усач.
— Но мне правда могло показаться.
— Даже если это и так, то в этом нет ничего плохого.
Какими-то быстрыми темпами я сходила с ума, как меня всё это пугало, как же я стала ненавидеть Тенебрис. Осмотр всего дома занял порядком десять минут, ничего не было найдено, мой отец прочесал буквально каждый метр дома. Когда он закончил, он вылетел из дома, направился ко мне, повторяя одни и те же слова:
— Окно открыто! Как ты могла оставить открытым окно! Ты знаешь, что в такие времена нельзя даже на миллиметр отворять форточку.
— Но это было необходимо, — сказал Калеб. — В доме пахло сгоревшими блинами.
Больше он не был напуган. Большое количество полицейских внушило ему, что он в полной безопасности. Отчасти, и мне тоже.