В один из пасмурных дней, когда солнце нарочно скрылось за тучами, по улице разбежался серый туман, а ветер бушевал сильнее, чем обычно. В школе с Грейс мы строили свои догадки.
— То, что маньяк разозлился на Кева из-за его речи, это понятно, — сказала я. — Но тогда, он должен был лишь ранить его, поэтому Кевин выживет. Помнишь, как Метьюз разозлил его? Он ведь сделал так же, только ранил его, Юз ведь не умер.
Грейс только слушала меня, поедая свой банановый пудинг, который ненавидела с самого детства. Я не обратила внимания на то, как быстро она отказалась от детской привычки. Серьёзно, у нас не было желания обращать внимания на такие мелочи.
— Надеюсь, — прошептал она. — Он будет жить.
— Конечно, будет, — уверила её я.
— Белл, — она посмотрела на меня своим привычным взглядом, он говорил, что она намного мудрее меня, она знает всё, что будет наперёд. — Всё будет хорошо.
Она была уже пятым человеком по счёту, который говорит мне, что всё наладится. И она была пятым человеком по счёту, словам которого я не спешила верить.
— Сходим сегодня к нему в больницу? — предложила Грейс.
— Да, — улыбнулась я. — Я давно там не была.
— Я была там три дня назад, — сказала Грейс.
— А я вчера.
— Хорошо, буду ждать тебя после уроков на школьном дворе, — она быстро скидала еду на поднос, вытерла слезу, прокатившуюся по щеке, и поспешила уйти.
Что-то волновало её, я чувствовала, какие сомнения бушуют у неё внутри, чувствовала каждый её тяжёлый вздох, я даже слышала ход её мыслей. У неё всё было плохо. Не спрашиваете, чем вызваны её переживания, я не знаю, хоть и была её подругой, и поверьте, будь вы её другом, вы не знали бы так же. Но вы узнаете скоро. Ответы на многие вопросы найдутся, я обещаю.
Пятым уроком была химия. Химия стала тем самым предметом, который я прогуливала теперь постоянно. В этом кабинете напрягало абсолютно всё: кресло мистера Келли, которое он купил, когда получил повышение, пустая парта Кевина, за которой когда-то мы сидели с ним вместе, такая же пустая парта, за которой сидел Генри Абердин, третья жертва убийцы. Помнится мне, были времена, когда в кабинете химии меня напрягало лишь то, что мистер Келли может в любую минуту попросить меня составить уравнение реакции, в которых я никогда не была сильна, или то, что он абсолютно в любое время может устроить контрольную, собрать тетради с домашним заданием или даже позвонить моему отцу, когда снова заметит, что мы с Кевином смеёмся на уроках. Так странно. Времена пронеслись так быстро. Теперь я боюсь совсем других вещей.
Я могла прогуливать химию абсолютно в любом месте школы, ко мне никто бы не имел претензий. Все, казалось, смирились с тем, что в этот кабинет я больше не зайду никогда. Я села на школьное окно, забросив ноги на подоконник. Теперь сорок пять минут я проведу за тем, что буду листать ленту в инстаграме, проверять обновления в других сетях, чатиться с Эрикой, или может мне будет не так уж и лень списать домашнее по французскому.
Но я не сделала ничего из намеченного. По коридору шёл Фил, усталый и сонный. Он смотрел в пол, стараясь избегать встречи взглядом с кем-то из ребят. Я прекрасно знаю, почему люди наклоняют голову — боятся показать людям свои слёзы. Он шёл, шатаясь, иногда натыкаясь на железные шкафчики, наверное, опять выпил пару бутылок пива перед сном. В любом случае, он был таким же слабым, какой стала и я. Впервые в жизни я видела, как ломается человек.
Он остановился возле своего шкафчика, хотел открыть его, но заметил меня. Я неуклюже махнула ему рукой в знак приветствия. Он он не ответил, он просто умчался, громко стукнув дверью мужского туалета, в который забежал.
Игнорирование, пожалуй, одна из самых тяжёлых вещей, которая может причинить человеку боль. Я хотела не пойти за ним, в конце концов, мне тоже было плохо, я так же, как и он нуждалась в утешении, в словах, что всё будет отлично. Я не считала себя обязанной бежать за ним, утешать и говорить то, во что не верила сама, и я не собиралась делать этого лишь потому, что видела, как ему плохо.
Мне хватило двух минут, а может и того меньше, и меня уже ноги сами несли в мужской туалет. Было что-то такое, что заставляло меня снова поднимать эту тему, о которой я предпочитала молчать.
Я слегка приоткрыла двери, она заскрипела, и Фил обернулся, чтобы увидеть меня. Он сидел на полу, не прыгал в истерике, не рыдал, не собирался выпрыгнуть со второго этажа, а просто смотрел в одну точку.