— Если бежать быстро, — сказал Фил. — То мы не успеем замёрзнуть.
— Я не умею бегать быстро, — улыбаясь, сказала я громче обычного.
Он протянул мне руку, за которою я взяла его. Это было в какой-то степени прекрасно бежать по лужам города, не успевая за Филом. Пока он сжимал мою ладонь в своей, наши сердца пульсировали в унисон. Я даже могла это слышать. Мы иногда останавливались под крышами некоторых зданий, смеясь, будто у нас всё хорошо. Где-то внутри сердца заново разжигался огонь. Пять минут самого лёгкого бега в моей жизни, пять минут за руку с Филом, пять минут, что мы укрывались одной ветровкой, растянулись надолго. И в больницу мы вбежали со счастливыми лицами. Мокрые, совсем как из душа, замёрзшие, будто на улице зима.
Грейс уже сидела на больничных стульях, уставившись в одну точку. Меня всегда пугало, когда люди забывались во времени смотря куда-то. Обычно, они рассуждают, думают или просто останавливаются, как будто устали от чего-то.
— Эй, — я подбежала к ней, пока Фил прошёл дальше по коридору в направлении комнаты, где лежал Кев. — Ты давно тут сидишь?
Она отрицательно махнула головой, что-то пробормотав вроде того, что собирается сидеть здесь ещё как минимум до вечера.
Меня безумно пугал её вид. Она выглядела так, будто только что узнала о чём-то очень и очень плохом.
— Что-то с Кевином? — вырвалось у меня.
— Идёт подготовка к операции по переливанию крови, — вместо неё ответил Фил. — Я уже был там, меня не пустили.
Я позвонила отцу в участок, предупредить, что он может не заезжать за мной в школу, а в больницу ехать не имеет смысла, так как я жду возможности посетить друга. Как и требовалось ожидать, он был недоволен моим очередным отречением от правил. Сквозь телефонную трубку я слышала, как сжимаются в кулак его пальцы, напрягается лицо, и он уже искоса смотрит на Тони, который чем-то не угодил ему. Но меня совсем не волновало это. Совсем скоро отец должен был понять, что от меня нельзя было ожидать чего-то другого. В конце концов, я знала, что делаю и уже была в силах нести ответственность сама за себя.
— Они принесли свои приборы, — прошептал Фил.
Он примкнули к окну, ведущему в палату, где лежало обездвиженное тело его лучшего друга.
Я встала рядом.
Сквозь стекло можно было заметить, как проступает пот у врача, как напрягаются медсёстры, как рыдающая мама Кевина тихо что-то шепчет про себя, в надежде, что сыну станет лучше. Всё так пугало. По коже бегали мурашки. И казалось, весь мир сошёлся на жизни и смерти одного человека.
Скальпель, вата, пинцет, переливание крови. Когда со слезами на глазах стоишь в парах шагах от операции, от которой решается дальнейшая жизнь сразу нескольких людей, внутри сжимается всё.
Это всё заняло семь минут, но казалось прошла вечность. В какой-то момент я начала различать слова, которые говорит врач.
— Скальпель.
И худенькая медсестра суёт ему в руку какой-то длинный прибор с тонкими ручками.
— Зажим.
И к нему в руки попадает что-то покрупнее.