— Можешь стоять, — я закатываю глаза. — Я всё равно не открою тебе.
— Тогда я попрошу папу выломать дверь.
Я не ответила, так как почувствовала, что диалог с мамой слишком затянулся.
— Слушай, — доносится до меня из-за стены. — Я даже представить не могу, что ты чувствуешь. Я каждый день удивляюсь тому, до какой степени ты сильная. Мне кажется, будь я на твоём месте, я бы уже давно взорвалась от всего этого. Моя юность не была такой тяжёлой, в семнадцать я мало думала о смерти, и я всегда мечтала, что ты не будешь думать об этом в свои семнадцать. Но, глядя на тебя, я хочу расплакаться, каждую минуту, что я вижу тебя, я не могу успокоиться, как только представлю, какие чувства у тебя внутри. Ты и правда очень сильная девочка, ты выносить слишком многое, так не должно быть, я с самого твоего рождения мечтала защитить тебя от всего плохого, что только есть на свете. Мне так жаль, что у меня ничего не получилось.
Мама не успела договорить, я уже открыла ей дверь.
Уже наступил май, когда я впервые вышла из дома. К тому времени родители задумывались о кратковременном переезде в Сиэтл. Меня могли бы отправить к Брэдли, но никто не знал, какие чувства вызвало бы в нём моё появление. Не значит, что нам было не куда поехать. Значит, что у меня была всего одна бабушка, которая любила иногда уезжать в другие страны, что случилось именно в этот момент. Общение с родственниками мы почти не поддерживали, а снимать гостиницу или квартиру в другом городе было бы слишком затратно, потому что никто не знал, как долго будут тянуться убийства в городе.
Когда я впервые за долгое время снова оказалась в кабинете отца, снова встретилась с Тони, стараясь делать вид, будто между нами ничего не было, я встретилась с Биллом.
Он вошёл в кабинет, громко стуча ботинками из Техаса, которые купил на небольшом рынке где-то в центре Нью-Йорка. Он до сих пор носил рубашки в клеточку, не брился, сжимал пальца ладони в кулак, когда был чем-то напряжен. Он остался таким, каким был три месяца назад, и от этого я невольно задумалась, а осталась ли я такой же, какой была ещё этим февралём.
— Билли! — я соскочила со стула, как только он вошёл в кабинет.
Мы не стали обниматься, потому что никогда раньше не делали этого по многим причинам: мы недостаточно близки, мы общаемся только на одну тему, у него есть очень ревнивая жена, ему почти тридцать, а мне всего семнадцать, и наши объятия были бы неловкими.
— Как ты? — спросила я.
— Неплохо, я переехал в Нью-Йорк, теперь там у меня прибыльный музыкальный магазинчик, — он улыбался искренней улыбкой.
— Что ты сделал с причёской? — выпалила я.
Он провёл ладонью по коротким волосам, которые когда-то были длинней моих.
— Я захотел каких-то изменений.
Я оскалила зубы, пытаясь вспомнить, зачем раньше я вообще приходила в музыкальный магазин.
— А ты почти не изменилась, — добавил он.
— О-у, — протянула я. — Это только внешне.
Всё это время папа, сидящий рядом давал нам время на небольшой диалог о нашей жизни, но на самом деле он только напрягал обстановку своим присутствием.
— Говорят, на месте моего магазина открыли небольшую стоматологию.