Старшой плюнул, вскочил из-за стола, дернул себя за ворот рубахи так, что оторвал пуговицу, и убежал в сени.
«Чего это он? — спрашиваю у ребят. Они не отвечают. — А как насчет того, чтоб собраться поговорить о делах?» — спрашиваю. А они больше помалкивают или мычат не поймешь что; одному пить захотелось, пошел за квасом; другой в окно кого-то увидел, побежал; третий заговорил, вроде как и не мне, что вот, мол, интеллигенты-партийцы летом на дачу уезжают, организация вся останавливается. Вижу: говорят всё боковинками, не прямо.
Серьезный потом вышел разговор у нас. По швам расползалась организация. А когда уходил я от них, меня в сенях старшой остановил и сказал: «Ты, говорит, ребятам не говори об нашем разговоре, но я тебя прошу, погоди ходить к нам месяц-два, дай душа у ребят успокоится, не в себе как-то все, не было б хуже: ты их в одну сторону, а они как бы напротив не пошли со зла-досады на все, что делается». А какая крепкая там у меня была организация до этого!
Лефортовский написал на клочке бумаги и пододвинул мне; я прочел:
«Чепуха! Балаган какой-то! Какое это отношение имеет к революции? Не хочу слушать. Это темный, серый человек. Я ухожу. Не хочу терять время».
Лефортовский поднялся и пошел к выходу.
— Куда вы? — спросила Мария Федоровна.
— Иду читать, я занимаюсь теорией, — демонстративно ответил Лефортовский.
Сундук, не смутившись, продолжал свой рассказ. Лефортовский потоптался у двери, вернулся и снова подсел к нам. Сундук взглянул сбоку на него, но сейчас же погасил усмешку.
Сундук рассказывал о разгроме наших организаций, о дезертирстве вчерашних друзей наших, об отречениях, об изменах, о предательствах.
Я слушал, и все это сливалось для меня в одно, как сливаются в картину пестрые мазки, там и сям брошенные на холст рукой мастера.
Да, мы брошены в страшное испытание. Как будто на высокую гору втаскивали, вталкивали телегу с неимоверным грузом и как будто не так далеко были от вершины. И вдруг толкнулась телега назад, вниз, вот уж и один и другой оборот сделали колеса, и уже напор раската становится непосильным, и отскакивают те, кто пытался было плечом задержать это страшное скатывание, бежит в испуге прочь даже кое-кто из тех, что только сейчас тащили груз вверх, а тем, кто поддался панике, кажется уже, что бессильны все спешно нагромождаемые препятствия — палки, камни, комья земли. Хоть грудой ложись люди: все будет сметено, раздавлено.
Как горько отступать!
Но думалось мне: нет, ничего еще историей не решено. Причины, вызвавшие революцию, продолжают действовать. Наша убежденность, наша сплоченность еще могут повернуть нас к победе.
— Я, товарищи, сегодня ночью бегу! — сказал я, когда Сундук кончил свой рассказ.
Сундук посмотрел на меня с улыбкой и спросил:
— Это мои разговоры так вас разогрели?
Лефортовский сердито буркнул:
— Он задолго до вас, слава богу, собрался.
Я рассказал Марии Федоровне о согласии Потапыча выехать нынче же и попросил у нее явку на Архангельск.
ebooksa