Новая мужественность. Откровенный разговор о силе и уязвимости, сексе и браке, работе и жизни

Но, как я уже говорил, я только начинаю изучать эти вопросы. Я не владел этими знаниями и многого не понимал в те времена, когда меня не брали на традиционные «белые» роли, но предлагали играть небелых героев. Я даже припоминаю беседы во время проб и на съемочных площадках с другими актерами: мы делились опытом, и Темнокожий актер мог рассказать, как ему удавалось получить больше ролей, чем его подруге, потому что, хотя она и лучшая актриса, чем он, его кожа была светлее, чем ее. Чтобы поддержать разговор (правда, сейчас я думаю, что стоило сказать нечто противоположное), я соглашался: «О, как я понимаю тебя, друг! Эти ребята вообще не могут определиться с моей национальностью и с тем, куда меня приткнуть». Теперь же, хотя и те мои слова были правдивыми, мое самоощущение белого человека сильно изменилось; сравнивая тогда свой опыт с опытом небелых людей, я забывал о структурах и системах, дававших преимущество мне и отнимавших его у тех, чей цвет кожи отличался.

Перенесемся на десять лет вперед, в день, когда после перерыва в съемках я пришел на одну из своих первых проб — на роль Рафаэля Солано в «Девственнице Джейн». Я видел, что это персонаж латиноамериканского происхождения, но не задумывался об этом; в конце концов, я давно привык к пробам на подобные роли и часто шутил: я не подозревал о своем латиноамериканском происхождении, пока не переехал в Голливуд. Сейчас эта шутка уже не кажется мне смешной — в основном потому, что за пять лет, проведенных среди актеров латиноамериканского происхождения, я узнал об огромных препятствиях, которые им приходилось преодолевать на пути к цели; и хотя я, как и они, работал не покладая рук и пожертвовал многими годами своей жизни, чтобы добиться успеха в кино, все-таки я имел незаслуженное преимущество, с какой стороны ни посмотри. Я тогда не знал об этом, но к тому моменту телевизионщики искали исполнителя на роль Рафаэля в течение многих месяцев, они попробовали многих парней, но не нашли подходящего и открыли кастинг для представителей всех национальностей. Так что, придя туда, я увидел в комнате людей всех цветов, в том числе нескольких голубоглазых блондинов, и потому не подумал ничего особенного. Остальное — уже история, так как в итоге я получил роль (не устану повторять — роль всей моей жизни, ставшую, возможно, одной из причин, по которым вы читаете эту книгу). Она позволила мне сыграть интересного персонажа в сериале, идущем в прайм-тайм, показать сложную внутреннюю жизнь сбившегося с пути и подавленного мужчины, которому пришлось предпринять путешествие вглубь себя, чтобы исследовать собственную идентичность и мужественность. Я не раздумывал долго (да вообще не раздумывал) о том, не забираю ли я роль у актера латиноамериканского происхождения, ведь на прослушивании было очень много народу. Рафаэль не имел готовой предыстории, позже сценаристы добавили, что он итальянец, однако вопросов и критики в адрес его национальности возникло немало, учитывая венесуэльские корни оригинального проекта.

Теперь-то, оглядываясь в прошлое и обладая новыми (для себя) знаниями, я абсолютно четко вижу, что украл роль у актера латиноамериканского происхождения. Я понимаю, что система — та же, которая дала мне роль иракского принца, та же, которая позволяет мне писать эту книгу и обращаться к большому количеству людей, — подыгрывала мне. Начав изучать все эти нюансы, я чувствовал, как привилегии белых, засевшие в моей голове, нашептывали: «но я же трудился не покладая рук», «меня тоже отвергали», «я тоже заслуживаю ролей». Еще раз повторю: признание привилегий белого не отрицает моих усилий, не отменяет моей ценности, не обесценивает мои трудности. То, что я белый, не означает, что моя жизнь легкая и я все получаю просто так. Привилегии белых — это не бесплатный билет куда угодно. И одновременно я больше не могу игнорировать тот факт, что в целом белые люди не подвергаются угнетению в той же степени, что Темнокожие: нас не судят, не задерживают, не обращают в рабство, не кидают в тюрьму и не убивают таким же образом, как их. На моем пути нет дополнительных препятствий, которые есть у Темнокожих, представителей коренного населения и других небелых людей. И, как и в ситуации с получением роли иракского принца, это означает, что в определенных случаях я не только обхожусь без препятствий, но и имею фору.

Это существенно для индустрии развлечений, потому что здесь важна представленность. Каждому зрителю необходимо видеть персонажей, похожих на него, которым он мог бы сопереживать. Небелые люди хотят встречать свои истории, способности, таланты — себя — в персонажах книг, фильмов, рекламных роликов, делающих карьеру и заводящих семьи. В книге No More Heroes («Герои кончились») ее автор, Джордан Флаэрти, возвращает нас в 1979 год: тогда легенда бокса Мухаммед Али, один из моих личных героев, пригласил кинокритика Роджера Эберта к себе домой, чтобы посмотреть фильм Сильвестра Сталлоне «Рокки-2». В этой картине — также одной из моих любимейших — персонаж Сталлоне, белый боксер, побеждает сыгранного Карлом Уэзерсом боксера Аполло Крида, чей образ, по общему мнению, списан с Али. Во время титров Али сказал: «Победа Темнокожего — против американской идеологии. Я был так хорош в боксе, что им пришлось придумать Рокки, белого персонажа из кино, чтобы уравновесить мой образ на ринге. Америка требует белых персонажей, и неважно, где она их возьмет. Иисус, Чудо-женщина, Тарзан и Рокки». Это глубоко поразило меня. Конечно, мне нравился Рокки. Как могло быть иначе? Американец итальянского происхождения, изгой, пошедший напролом через все препятствия. Он выглядел так же, как я, и этим напоминал, что я тоже способен на многое. Но я не обращал внимания на один факт: не только он походил на меня; герои практически всех историй об изгоях, добившихся признания, — я с детства обожал их — тоже были похожи на меня. Однако будь я Темнокожим мальчишкой, в каких фильмах, телесериалах, сюжетах я увидел бы героев, подобных мне? Ведь, как сказал Али, в Америке даже Иисус — белый. С чем это связано, если не с явным расизмом? Наука и история говорят нам, что Иисус — выходец с Ближнего Востока, а значит, он имел темную кожу, но быть Темнокожим в Америке означает молиться белому Иисусу. В ту же копилку добавлю еще пример: когда более разнообразные персонажи все-таки демонстрируются на экране, обычно это сводится к тому, что режиссеры и продюсеры приглашают Темнокожего, индейца или другого небелого актера на роль персонажа, поддерживающего основную белую историю, чтобы показать разнообразие. Если же эти персонажи не поддерживают основную белую линию, они, как правило, демонстрируют ложные стереотипы, укорененные в расизме, например латиноамериканки нередко исполняют роли уборщиц, а индейцы — воинов с томагавками, живущих в вигвамах. И даже эти роли, как мы уже знаем, достаются белым, из-за чего и без того малопредставленные культуры все больше исчезают из поля зрения.

Работая над своим вторым фильмом «Облака», основанном на реальной истории семнадцатилетнего музыканта Зака Собича, умершего от остеосаркомы незадолго до того, как его песня «Облака» стала хитом номер один в iTunes, я чувствовал: несмотря на то что сюжет взят из жизни, важно окружить преимущественно белый актерский состав небелыми людьми. Подготовка фильма заняла пять лет, и за это время мы очень сдружились с семьей Зака. Конечно, в истории о белой семье нет ничего плохого, но мы действительно хотели, чтобы персонажи второго плана отражали не просто их однородное сообщество, а мир в целом. Я желал, чтобы судьба Зака тронула людей всех рас, культур и религиозных воззрений, но для этого зрителям нужно увидеть себя в сюжете и на экране. Реальность такова, что Зак и его семья — белые, они живут в небольшом городке в Миннесоте (вероятно, одной из самых белых местностей в Америке), и, к сожалению, в окружении Зака не было ни одного небелого человека, вовлеченного в его судьбу и оказавшего на нее влияние. Но я верю: у того, кто берется пересказывать историю, есть право на творческую вольность, и мы могли (и должны были) брать Темнокожих, представителей коренного населения и других небелых людей на роли всегда, когда это возможно, и, если требовалось, даже поменять ради этого сюжет. Мы придумали нового персонажа на основе двух реальных и пригласили на его роль Лила Рела Ховери, Темнокожего актера и, вероятно, одного из самых веселых людей, которых мне приходилось встречать. Создавая этот образ, мы хотели, чтобы он не просто поддерживал главного героя, а влиял на него, давал советы и вообще стал одним из голосов, вносящих вклад в основную сюжетную линию фильма. Но даже такое решение далось мне с большим трудом, потому что я постоянно сомневался в нем. Сейчас все полученные навыки и знания я использую в своем третьем фильме, где в настоящее время бьюсь за разнообразный актерский состав, начиная, как минимум, с одного из двух главных героев.

Я осознаю, что есть четкая разница между демонстрацией разнообразия и усилением разнообразия. Слишком часто — и я сам в этом участвовал — мы просто обозначаем небелых людей, чтобы не казаться расистами (что в свою очередь объективирует и расчеловечивает их), тогда как реальная антирасистская деятельность состоит в усилении их голосов. Да, сейчас эти голоса звучат всё громче, но, как правило, мы слышим их лишь в связи с расовыми вопросами; однако их истории значительно богаче, чем тема расы, и полнота их человечности заслуживает того, чтобы быть нормализованной, показанной и усиленной в СМИ, в нашей повседневной жизни, в учебниках по истории и в Голливуде. Мне как человеку, приобретающему вес в индустрии, еще многое предстоит узнать и сделать. Вряд ли я буду совершать лишь идеальные поступки, но я не позволю страху ошибок мешать мне расти и учиться, ведь даже такой выбор, как я понял, — это следствие привилегий. Выбрать бездействие, возможно, безопаснее в данный момент, но оно навредит маргинализированным сообществам, борющимся за право быть увиденными, услышанными и представленными.

Я В ОТВЕТЕ ЗА СВОИ ОТВЕТЫ

Какая-то часть меня чувствует себя совершенно ошеломленной количеством той работы, которую мне предстоит проделать и которую коллективно должно выполнять наше общество, — работы в отношении расовой справедливости. Какая-то часть меня стыдится того, что в своем путешествии в мужественность и изучении мужских привилегий я слишком долго шел к вопросам привилегий белых и расизма. И тогда еще одна часть меня напоминает: стыд — это повод научиться чему-то, и не стоит сбегать от него или подавлять. Иджеома Олуо говорит: «Я знаю, что проблема расизма и расового угнетения кажется огромной — и она действительно огромна. Но не непреодолима».

Мне еще многому нужно научиться и от многого отучиться. На этом перекрестке своего пути я уже могу применять принципы и инструменты, которые открыл для себя в ходе путешествия в мужественность. Я способен находить комфорт в некомфортном, слушать больше, чем говорить, брать чертовы книги и заниматься самообразованием, а главное — быть до жестокости честным с собой насчет того, что я знаю. С работой над собой я совмещаю системную деятельность по поддержке бизнеса и проектов Темнокожих, представителей коренного населения и других небелых людей, чтобы усилить их голоса во всех контекстах, от социальных сетей до пожертвований в пользу организаций, которые ведут антирасистскую борьбу и голосуют за лидеров, стремящихся воплощать в обществе идеи равенства.

Нам не рассказывали о мужественности и ее социальном контексте, так же, как и мне, белому человеку, никто не говорил о белизне и ее социальном контексте. Но, хотя меня и не учили, я способен научиться сам. Я могу научиться и обучить этому своих детей, чтобы они выросли, зная то, чего не знал я, потому что расти без дискуссий о привилегиях белых и расизме — само по себе привилегия.

Когда писательнице Лейле Саад было семь лет, ее мать говорила с ней об отсутствии у нее привилегии белых. В своей книге Me and White Supremacy («Я и белое превосходство») она в подробностях передает тот разговор: «Она сказала мне: “Из-за того, что ты Темнокожая, из-за того, что ты мусульманка, из-за того, что ты девочка, тебе придется трудиться в три раза усерднее, чем всем вокруг…” Она указала мне на то, что в расистском и патриархальном обществе ко мне не станут относиться как к равной. Я не получу то же самое в результате тех же усилий. И она хотела, чтобы я знала: это нечестно, неправильно, просто так было (и так до сих пор) устроено общество».

Все то, что работало против Саад, — пол и цвет кожи, — в моем случае работало на меня. Раз ей приходится прилагать втрое больше усилий, чтобы побороть систему, я, как белый мужчина из среднего класса, обязан с утроенной ответственностью подходить к демонтажу этой системы. Если использовать принципы обратной психологии, я могу увидеть в этом вызов самому себе и спросить: достаточно ли я мужественный, чтобы принять такую ответственность? Достаточно ли я ответственный для работы над собой? Достаточно ли я честный и беспристрастный, чтобы распознать, где и как мое исследование мужественности пересекается с моей белизной? Достаточно ли я смелый, чтобы продолжать работу, не боясь все испортить? Потому что есть плохие новости: я все испорчу. Но я сказал бы, что в этом — и хорошие новости. Никто не ожидает от меня совершенства, и нам следует привыкнуть к тому, что нужно менять свое мнение в зависимости от новой информации, привыкнуть к пониманию, что мы не знаем всего и, главное, не обладаем достаточными знаниями, позволяющими сформировать свое мнение.

Привилегия, данная мне моей белизной, — это неспособность понять всецело опыт цветных людей; привилегия, данная мне моей мужественностью, — не знать, что такое быть женщиной, транссексуалом или гендерно-неконформным человеком. Однако если я не понимаю чей-то опыт, это не означает, что я не уважаю его. Раз я взялся за серьезную работу по признанию и принятию себя и своей человечности, я ответственен за то, чтобы проделать такую же работу в отношении других.

И я слишком поздно — чертовски поздно — начал признавать человеческое достоинство Темнокожих людей.

Сейчас я погружен в изучение и переосмысление того, что значит в нашем обществе быть антирасистом и привилегированным белым мужчиной, а также брать на себя ответственность за превращение нашего мира в место более справедливое и равноправное.

Глава шестая. Достаточно успешный. Карьерная лестница и сила служения

Для меня понятие успеха и то давление, которое сопровождает нас в рамках ежедневного долженствования, настолько плотно связаны с понятием мужественности, что я, сталкиваясь с ними, с трудом отделяю одно от другого. В то же время из-за их обыденности такая связь кажется очевидной. Я не могу представить мир, в котором мужчины не подвергались бы давлению из-за необходимости кормить собственные семьи и где, соответственно, женщины не воспринимали бы мужчин, неспособных добыть средства к существованию, как слабых. Даже мои знакомые «мужчины-домохозяйки» рассказывают, что им приходится бороться за признание своей мужской ценности, что они сталкиваются с исключением из родительских групп, так как эти группы в основном созданы женщинами и для женщин. Это усугубляет одиночество подобных мужчин, которые и без того находятся в состоянии конфликта с общепринятым взглядом на то, каким должен быть мужчина и отец. На протяжении многих поколений в нашем обществе успех символически соотносился с размером мужского пениса, видимым показателем мужского достоинства. Чем успешнее человек, тем в большей степени он мужчина. И наоборот, недостаток успеха или способности прокормить семью приравнивается к отсутствию мужественности либо, что не лучше, к отсутствию смысла, цели жизни, особенно в мужской среде. По моему мнению, многие из нас далеко не так успешны, как хотелось бы, и тем не менее я начал понимать: ноша, которую мы несем, связана не только (и не столько) с необходимостью поддерживать свою семью. Дело еще и в укреплении имиджа, и часто в подсознательном сравнении себя с другими мужчинами своего круга, сообщества или всего мира. Это сравнение порождает чувство стыда, о котором, как правило, не принято говорить, особенно между мужчинами. Именно этот стыд, усиленный уверенностью в том, что мы должны справляться сами, а также изоляцией, порожденной фактическим запретом на чувства, приводит к депрессии и, в худшем случае, к самоубийству.

В современной западной культуре довольно часто успех воспринимают как синоним богатства, статуса и/или славы. Американцы склонны считать успешным того, у кого есть деньги и социальный статус. Но, не имея доступа к данным банковских счетов окружающих людей, мы используем для своих выводов косвенные признаки — вроде того, какая марка машины у человека, насколько велик его дом, что он носит, где и кем работает, кто и в каком количестве подписан на него в социальных сетях; это позволяет нам опосредованно определить, что у него с деньгами и статусом и, следовательно, насколько он успешен.

Я живу в Лос-Анджелесе и знаю, какой это дорогой город. А потому, следуя домой по 405-й дороге, часто удивляюсь: откуда у всех этих людей есть возможность водить новые автомобили стоимостью от семидесяти до сотни тысяч долларов? У меня не ушло много времени на то, чтобы выяснить: большинство из них а) на самом деле не владеют этими крутыми машинами и б) всё еще живут в съемных квартирах за компанию с друзьями и платят за аренду примерно столько же, сколько за автокредит. Похоже, в современной культуре выглядеть так, будто у тебя куча денег, даже важнее, чем иметь деньги. Притворяйся, пока не научишься?

Я тоже повинен в подобном. Помню, как в двадцать четыре года взял в лизинг свой первый BMW. У меня тогда был стартап, и мне казалось, что я должен водить машину, соответствующую должности. К сожалению, я не зарабатывал на машину своей мечты и придумал способ ездить на ней, не приобретая. Признаюсь, у меня есть странное пристрастие: я опытный пользователь «Крейгслиста»[19]. В моей жизни не так много вещей, которыми я мог бы похвастаться, но корону профессионального покупателя с рук я надеваю на себя без сомнений. Если в природе существует хорошее предложение, я найду его. Иногда я отвлекаюсь от дел просто для того, чтобы пятнадцать минут покопаться на сайте — в качестве развлечения/медитации и на пользу моим друзьям и семье. Автомобили, квартиры, блендеры, компьютеры, диваны, что угодно… я найду всё. И когда пришло время арендовать классную тачку, я отыскал парня, который пытался избавиться от договора аренды, так как больше не мог позволить себе платежи. Этот парень — вроде меня — хотел ездить на машине, которая была ему не по карману, и слишком поздно понял, что неправильно ставить себя перед выбором между машиной и едой в холодильнике. Я взял на себя ежемесячную оплату его автомобиля, обойдясь без первоначального взноса, так как по сути помогал ему (хотя мы оба знали, что на самом деле наоборот). Срок аренды истекал через двенадцать месяцев, но я решил, что хочу уже сейчас ездить на крутой тачке и поддерживать ауру успеха. Плюс, по моим расчетам, через год меня ожидал реальный успех и тогда я смог бы купить себе такую же машину у дилера, а не на «Крейгслисте». Как и многие молодые люди, я вел себя как осел, тянущийся за морковкой.

Во избежание непонимания поясню: мой комментарий — о жизненном выборе и о моем личном поведении, в нем нет осуждения. Я не говорю, что это однозначно плохо — иметь крутую тачку, даже чуть более дорогую, чем вы можете себе позволить. Некоторым людям хорошая машина улучшает настроение, и это настроение распространяется на другие сферы их жизни, действительно внося свой вклад в успешное развитие. Для кого-то большие выплаты — стимул работать упорнее, так они обретают цель, и мечта затем материализуется. Я думаю, что таким же образом это работало и моем случае, но меня этому с детства учил отец. Однако когда я, следуя собственному совету, иду по лестнице «почему», я быстро обнаруживаю: хотя вождение классной машины и поднимает мое настроение, это только пластырь, прикрывающий настоящую проблему. А проблема состоит в том, что моя самооценка все еще зависит от внешней оценки меня другими людьми. Если материальный объект заполняет образовавшуюся во мне пустоту, значит, ни он, ни высокооплачиваемая работа, ни похвалы не принесут мне истинного счастья. Хорошая машина — явный признак успеха. Внешнее проявление успеха свидетельствует о том, что я чего-то стою. Но уберите из этого уравнения машину — и, возможно, моя собственная ценность тоже пропадет. Так я определяю, что становится для меня плохой привычкой, даже если пытаюсь убедить себя в обратном. Подсознательно или осознанно мы сравниваем представления об успехе с тем, что имеем в реальности, и используем разницу между ними как мерило собственной ценности. А если речь идет о мужчинах, то и о мужественности.