— Не показалось, Пётр Борисович, — человек остановился в двух шагах от Питера, — не показалось!
Жилин ошалело крутил головой, глядя то на Горелика, то на подошедшего.
— Вольдемар?..
— Да, Петька, это я.
Они бросились в объятья друг друга.
— Вольдемар… — Питер прижался к плечу Павловского, потом оторвался, снова посмотрел на него и сжал так, что у того затрещали кости. — Вольдемар!
— Да тише ты, бесёнок! — Павловкий высвободился из объятий. — Задушишь! Пойдём, присядем. Давай, рассказывай! Как ты?
— Я так рад тебя видеть, ведь буквально утром вспоминал о тебе. — Питер уселся на стул. — Что «я»? Как видишь, я — здесь, установка — тоже. Обо мне потом! Лучше ты рассказывай.
— Простите, вы разве знакомы? — влез в разговор сильно удивлённый Жилин.
— Конечно! — в один голос сказали обнимавшиеся и засмеялись.
— Конечно, профессор, — Павловский улыбнулся, — ведь папа Петра — мой первый научный руководитель. Вы разве не знали?
— Погодите, — Жилин удивился ещё сильнее, — Ваш первый руководитель — ныне покойный Савицкий, разве не так?
— Нет. Первым был Борис Ефимович. Но, когда Горелики собрались эмигрировать, он передал меня Савицкому, предварительно договорившись, что его фамилия нигде не будет фигурировать. Они были в приятельских отношениях, и Савицкий каким-то образом смог внести изменения в документы.
Павловский вздохнул и продолжил.
— Мы занимались на квартире Гореликов почти до самого отъезда. Помнишь, Петька, как я был против? Впрочем, кто я такой для вас…
— Как «кто»? А кто учил меня драться? А кто постоянно подсовывал мне деньги на подарки отцу и деду? Ты — моё самое яркое воспоминание юности!
— Да отпусти ты меня уже, бесёнок! — Павловский высвободился из объятий Петра, который всё это время держался обеими руками за его ладонь. — Сломаешь руку.
— «Бесёнок»… Ты запомнил. — вздохнул Питер. — Так меня звал только отец. Ты должен знать, что он умер.
— Я знаю, Петя.
— Не удивлён. Я уже устал удивляться. — Горелик осмотрелся. — Пора начать воспринимать всё как должное.