— Но я ничего не знаю!
Ее голос практически похож на плач.
Я отпускаю ее лицо.
— Может быть, — говорю я. — Но есть только один способ выяснить…
Клэр ожидает, что я толкну ее обратно на кровать. Вместо этого я прижимаю ее к стене, где с потолка свисает множество кандалов и оков, причем кандалы прикручены прямо к штукатурке с обеих сторон.
Если бы она была мужчиной, все было бы совсем по-другому.
Возможно, даже если бы она была женщиной другого сорта.
Но в Клэр есть что-то такое, что пробуждает во мне новый творческий потенциал — гений палача. Она моя муза, и ее тело — безупречный холст, просящий, чтобы его раскрасили во все оттенки розового, красного и фиолетового.
Я поднимаю ее связанные руки над головой, закрепляя их. Затем раздвигаю ее ноги, наклоняясь, чтобы зафиксировать каждую лодыжку. Наконец, снимаю повязку, которая болталась на ее шее, снова прикрывая ей глаза.
— Что ты делаешь? — Клэр плачет, беспомощно поворачивая голову, чтобы проследить за моим движением, хотя она больше ничего не видит. — Что ты хочешь со мной сделать?
— Не волнуйся, — говорю я ей. — У меня такое чувство, что тебе понравится…
Я открываю сундук в ногах кровати, просматривая инструменты.
Клэр вздрагивает, когда петли со скрипом открываются, ее груди быстро поднимаются и опускаются в тонких чашечках бюстгальтера. Ее соски стали тверже, от страха или предвкушения.
Я достаю маленький вибратор.
Щелкаю выключателем, раздается сердитое жужжание, как растревоженный улей.
Клэр издает вопль, ее руки напрягаются над головой. Она пытается сомкнуть ноги, но это невозможно, поскольку лодыжки прикованы.
— Теперь скажи мне, Клэр, — говорю я, заставляя ее подпрыгнуть, когда она осознает, как бесшумно я пересек комнату, и как близко стою. — Скажи, с кем встречался твой отец. Скажи, кто приходит в дом.
— Я даже не живу с ним! — плачет она.
— Не прикидывайся дурой. Ты видела хоть что-то. Кто приходил на твой день рождения?
— Эм… эм… — она тяжело дышит, учащенно, не зная, что я держу в руке, и что я с ней сделаю, если не получу ответы.