Школа уже заполнилась людьми под завязку, когда я выползла из гардеробной. Удивительно быстро, всего лишь за каких-то пять минут, словно здание было китом, заглатывающим планктон. Огромным синим китом, открывающим гигантскую пасть и поглощающим все на своем пути – мелких рыбешек вместе с водой, случайно всплывшие водоросли.
Ученики шныряли туда-сюда, размахивая портфелями, хохотали и смеялись, тыкали друг друга в бока, собирались стайками по углам и обсуждали что-то, щелкая телефонами. Учителя лавировали между ними, изредка прикрикивая на младших и отчитывая особо резвых. Порой старшие схватывались посреди прохода, как бойцы сумо, и преподавателям, чтобы их разнять, приходилось отвешивать им подзатыльники.
Самый сбор людских тел обнаружился в радиусе столовой, и прорваться сквозь эту массу составило немало усилий. Я спотыкалась о портфели, проклиная тех, кто их разбросал и распинал, терпела чужую невнимательность – каждый словно специально норовил столкнуться со мной плечом – и едва не зажмуривала глаза и не закрывала уши, чтобы не слышать гудения толпы.
На долю секунды я вновь почувствовала себя чужой в этих стенах. Все вокруг словно затянуло серой дымкой, из глаз людей, неожиданно ставших похожими на фарфоровые куклы, с побелевшей кожей и покрасневшими губами, полился инфернальный серебряный свет, а из их ртов заструились водопадом змеи, переплетающиеся между собой. Их движения одеревенели, так что почти слышался скрип неживых костей. Они фальшиво смеялись, и смех тот походил на рев заржавевших труб; обнимались, и их пальцы вспарывали твердую плоть, проникая все глубже в покрывшееся трещинами мясо, выпуская струи черной крови, лужами расползающейся по полу, стеклянному и черному, под которым виднелась сплошная пропасть… Один неверный шаг – смерть. Оглянешься – и страшные куклы набросятся на тебя, разорвут.
Так было там, в столице. Ходить, пялясь в пол, было жизненной необходимостью.
Руки сами собой обвили друг друга, а ноги понесли к спасительной лестнице, на вершине которой – благодатная тишина.
Я поняла, что произошло, только когда оказалась у края перил, которые судорожно сжала рукой; вторая покоилась на лямке портфеля, стискивая мелкую металлическую пряжку с такой силой, что она чуть не оторвалась вместе с тканью. Едва осознание ударило в голову, колени предательски подкосились.
Тихий голос внутри, всхлипывая, зашептал:
«Нет, пожалуйста, только не снова. Не отрывайте меня, я не хочу вновь оказаться в воющей пустоте, пожалуйста!»
В лицо дохнуло холодом – Марина открыла окна для проветривания. Поежившись, я зашла внутрь и огляделась, втихомолку надеясь, что Солейля здесь не окажется. Разумеется, надежды осыпались прахом.
Белобрысый, со своей, как всегда, идеальной прической, в выглаженной белой рубашке и кедах с завязанными в изящный бантик шнурками, развалился на скамейке, подозрительно отодвинувшись от Изенгрина, расположившегося на противоположном ее конце. Он явно был чем-то недоволен: лицо его выражало крайнюю степень раздражения, да и пальцами по подоконнику он стучал весьма красноречиво.
Я ни капли не сомневалась, что Солейль – нехороший человек. Более того: была уверена, что он ничем не лучше дядюшки, выкинувшего родственников из квартиры при первой же возможности, беспристрастно, заботясь лишь о пользе для самого себя, наверняка даже не скорбя о человеке, благодаря которому все так удачно для него обернулось. В голубых глазах лиса не мелькал даже отблеск той невинности, которую он старательно демонстрировал в обществе. И не только: в них вообще ничего не было, кроме злости. Но и она плавала будто на поверхности, как листок качается на идеально спокойной озерной воде, а за ней – бездна. Без чувств. Без ничего.
Нет сердца – нет совести, и мучить нечему. Удобно.
Ненависть была так сильна, что все правила, засевшие в коре головного мозга, вся вежливость, моральность и воспитанность отключились – будто палач отрубил их одним мощным взмахом топора.
Мой кулак вмазался в лицо Солейлю. Костяшки опалило приятной болью, подтверждая, что удар вышел годный.
– Ах ты с-с-стерва, – угрожающе прошептал Солейль, хрустнув шеей. – Ты не представляешь, на кого ты нарываешься!
Наверное, будь я кошкой, обязательно зашипела бы и обнажила клыки.
– Ты заслужил! Приперся в мой дом, украл мой рисунок, очень мне, между прочим, дорогой – зачем он вообще тебе понадобился, да еще и с рамкой?! – испортил мольберт, устроил бардак в комнате и разлил синюю краску, которой у меня всегда дефицит!
– Это ты ее разлила, когда бросила ее мне в лоб!
– А надо было язык за зубами держать, а то работает как пропеллер у Карлсона!
ebooksa