Для объяснения наблюдавшихся обмолвок Мерингер вводит понятие различия в психической валентности произносимых звуков. Когда мы иннервируем[53] первый звук слова или первое слово фразы, процесс возбуждения обращается уже к следующим звукам и следующим словам, а поскольку эти иннервации совпадают по времени, они могут взаимно влиять и видоизменять одна другую. Возбуждение психически более насыщенного звука предваряет прочие – или, напротив, происходит позже и расстраивает таким образом процесс более слабой валентности. Вопрос сводится лишь к тому, чтобы установить, какие именно звуки являются в том или ином слове наиболее валентными. Мерингер говорит по этому поводу: «Желая узнать, какой из звуков, составляющих слово, обладает наибольшей насыщенностью, достаточно пронаблюдать за собой при отыскивании какого-либо забытого слова, например имени. То, что воскресло в памяти прежде всего, обладало наибольшей насыщенностью – во всяком случае, до забывания… Значит, наибольшая валентность свойственна начальному звуку корневого слога, начальному звуку слова и тем гласным, на которые падает ударение».
Не могу воздержаться здесь от возражения. Независимо от того, принадлежит начальный звук слова к наиболее насыщенным элементам или нет, ни в коем случае нельзя утверждать, что при забывании слов он восстанавливается в сознании первым. Указанное выше правило посему выглядит неприменимым. Когда наблюдаешь самого себя за поисками позабытого имени, довольно часто случается выразить уверенность, что это имя начинается с такой-то буквы. Уверенность эта оказывается ошибочной ничуть не реже, чем обоснованной. Я решился бы даже утверждать, что в большинстве случаев буква указывается неправильно. В нашем примере с Синьорелли в подставных именах исчезли и начальный звук, и существенные слоги; в имени Боттичелли в память вернулась как раз менее существенная часть – elli.
Как мало зависят подставные имена от начальных звуков исчезнувших имен, может показать хотя бы следующий пример.
Как-то раз я тщетно старался вспомнить название той маленькой страны, столицей которой является Монте-Карло. Подставные имена гласили: Пьемонт, Албания, Монтевидео, Колико. Албанию в моем уме быстро сменила Черногория (Монтенегро), а затем мне пришло в голову, что сочетание «-монт» имеется во всех подставных именах, кроме последнего. Так что было довольно легко, начав с имени князя Альбера[54], отыскать забытое имя – Монако. Что касается «Колико», это слово приблизительно воспроизводит последовательность слогов и ритм забытого слова.
Если допустить, что психический механизм, подобный тому, какой мы показали в случаях забывания имен, играет роль и в случаях обмолвок, это допущение позволит прийти к более глубокому пониманию последнего явления. Расстройство речи, которое проявляется в форме обмолвок, может вызываться прежде всего влиянием другой составной части той же речи: предвосхищающим звуком или отзвуком уже сказанного, а то и иной формулировкой в пределах той же фразы или той же мысли, которую собираешься высказать. Сюда относятся все примеры, заимствованные у Мерингера и Майера. Но расстройство может быть другого рода, сходным с тем процессом, какой наблюдается в случае с именем Синьорелли: оно может обусловливаться влияниями, внешними слову, словосочетанию или предложению, восходить к элементам, которые высказывать не предполагалось и о возбуждении которых узнаешь только по вызванному ими расстройству. Одновременность возбуждения и есть то общее, что объединяет оба вида обмолвок. Различие состоит в источнике возбуждения – находится он внутри либо вне данного предложения или словосочетания. На первый взгляд, различие представляется не столь важным, каким оно оказывается далее, с точки зрения некоторых выводов из симптоматологии данного явления. Но совершенно ясно, что лишь в первом случае имеется надежда на выводы о существовании механизма, связывающего отдельные звуки и слова так, что они взаимно влияют на способ произношения; то есть на выводы, на которые и рассчитывал при изучении обмолвок ученый-языковед. В случаях расстройства, вызванного влияниями извне фразы или словосочетания, необходимо для начала найти расстраивающие элементы, а затем встанет вопрос о том, способен ли механизм этого расстройства также выявить предполагаемые законы образования речи.
Не стану заявлять, будто Мерингер и Майер просмотрели возможность расстройства речи под воздействием «сложных психических влияний», элементами вне данного слова, предложения или словосочетания. Они не могли не заметить, что теория различной психической валентности звуков может, строго говоря, удовлетворительно объяснить лишь случаи нарушения отдельных звуков, будь то предвосхищения или отзвуки. Там же, где расстройство нельзя свести к отдельным звукам, где оно охватывает целые слова, как это бывает при подстановках и контаминациях, авторы без колебаний ищут причину обмолвок вне задуманного словосочетания – и подтверждают свои выводы прекрасными примерами. Приведу следующие фрагменты.
«Р. рассказывает о том, что в глубине души считает Schweinerei (букв. “свинскими, отвратительными, недостойными поступками”). Впрочем, он старается выражаться вежливо и начинает так: “Факты между тем указывают на Vorschwein…”[55] Мы с Майером присутствовали при этом, и Р. подтвердил, что думал именно о свинстве. То обстоятельство, что слово, о котором он подумал, выдало себя и вдруг прорвалось в речи, вполне объясняется звуковым сходством обоих слов».
«При подстановках, как и при контаминациях, только, пожалуй, в гораздо большей степени, проявляют себя “летучие”, или “блуждающие” словесные образы. Даже будучи за порогом сознания, они находятся достаточно близко для того, чтобы оказывать влияние, – и с легкостью вводятся в употребление благодаря сходству с комплексом, подлежащим высказыванию; тогда они вызывают нарушение порядка слов или как бы врезаются в произносимые фразы. Такие словесные образы чаще всего, как уже отмечалось, представляют собой остатки недавно завершенных словесных процессов (их отзвуки)».
«Сходства могут также вызывать отклонения, когда другое, сходное по облику слово лежит близко к порогу сознания, но не предназначается к произнесению. Так бывает при подстановках. Надеюсь, что при проверке мои правила должны будут подтвердиться. Но для этого необходимо (если наблюдение производится над другим человеком) уяснить себе все то, о чем думал говорящий. Вот поучительный случай. Директор училища Л. сказал в нашем обществе: «Die Frau würde mir Furcht Einlagen» (букв. «Эта дама населяет в меня страх». –
«Другой случай. Я спросил Р. фон Ш., как обстоят дела со здоровьем у его больной лошади. Он ответил: «Ja, das draut… dauert vielleicht noch einen Monat» («Сдается мне, она протянет еще месяцок-другой». –
Вполне очевидно, что «блуждающие» словесные образы, лежащие за порогом сознания и не предназначенные к произношению, наряду с требованием осведомляться обо всем, что думал говорящий, относятся к тем факторам, которые близко соответствуют условиям наших анализов. Мы тоже ведем поиски бессознательного материала и движемся тем же путем – с той лишь разницей, что путь от мыслей в сознании опрашиваемого до выявления расстраивающегося элемента оказывается более долгим и пролегает через ряд комплексных ассоциаций.
Остановлюсь подробнее на другом любопытном обстоятельстве, о котором тоже свидетельствуют примеры Мерингера. По мнению самого автора, существует некое сходство какого-либо слова в задуманном предложении со словом, не предполагавшимся к произнесению; тем самым последнее получает возможность путем искажения, смешения, компромисса (контаминации) дойти до сознания субъекта.
…
В своей книге «Толкование сновидений» (1900) я показал, сколь важную роль играет процесс уплотнения в образовании так называемого явного содержания сна из латентных, скрытых мыслей. Какое-либо сходство между двумя элементами бессознательного материала, будь то вещественное или между словесными представлениями, служит поводом для создания третьего – смешанного или компромиссного – элемента, который в содержании сна выражает сразу оба предыдущих и который ввиду такого происхождения очень часто обладает противоречивыми признаками. Образование подстановок и контаминаций при обмолвках отражает начальную ступень той работы по уплотнению, которую мы наблюдаем во всей полноте при построении сна.
В небольшой статье «Как можно оговориться» (1900), обращенной к широкому кругу читателей, Мерингер отмечает особое практическое значение некоторых случаев обмолвок, а именно тех, при которых какое-либо слово заменяется противоположным ему по смыслу. «Полагаю, до сих пор памятно, как какое-то время назад председатель нижней палаты австрийского парламента открыл заседание словами: “Уважаемое собрание, я вижу, что кворум в наличии, и потому объявляю заседание закрытым”. Общий смех привлек его внимание к этой ошибке, и он поспешил исправиться. В данном случае объяснение, скорее всего, состоит в том, что председателю в глубине души хотелось уже закрыть заседание, от которого он не ожидал ничего хорошего; эта сторонняя мысль, как часто бывает, прорвалась в сознание, пусть частично, и в результате вместо открытия получилось закрытие – прямая противоположность тому, что предполагалось сказать. Впрочем, многочисленные наблюдения убедили меня в том, что противоположные по смыслу слова вообще нередко подставляются одно вместо другого: они тесно сплетены друг с другом в нашем языковом сознании, лежат в непосредственном соседстве и легко произносятся по ошибке».
ebooksa