— Просьбу мою последнюю исполни, а там живи как знаешь, — сказал Фирс Нилыч. Дальше он заговорил совсем невнятно: — Всю жизнь старался… Ты одна… Похорони как следует, не скупись… Заслужил, поди… Поминки побогаче. Пусть проводят. Кладбище-то недалеко.
Марина оперлась локтями о колени и уткнулась лицом в ладони. Как ни сдерживалась, а слезы просочились сквозь пальцы. Ей вдруг стало нестерпимо жаль старого отца. Она знала, как сильно он ее любит, знала, что всю свою жизнь он мечтал о ее счастье. И захотелось сказать, что она самый счастливый человек на свете, что впереди у нее целая жизнь, полная любви и радости, что за последние дни она столько увидела и узнала, сколько не могла узнать за все предыдущие годы. Может быть, она бы и сказала что-нибудь подобное, но в это время Фирс Нилыч отдышался и заговорил снова:
— Сундук твой у Авдея Василича. На свадьбу готовил, да вот не пришлось.
Он полежал с закрытыми глазами и совсем тихо попросил:
— Сходи за отцом Василием.
— Когда пойти? — со страхом спросила Марина.
— Сейчас иди.
Отец Василий в одном старом подряснике сидел в саду за дощатым столиком. Он был немного не в себе. Тяжело дышал и пил холодный квас из глиняного кувшина. Когда-то роскошные волосы его поредели и висели жирными слипшимися прядями. Смеркалось. Кусты черемухи тихо шумели. Над головой отца Василия вились и тонко пищали комары.
— Все под богом ходим, — сказал он, выслушав Марину. — Все под богом, — повторил он и пошел облачаться.
К дому Глотова они подошли уже почти в полной темноте. Все окна были ярко освещены. И Марина поняла, что отец Василий собирался слишком медленно.
В новом помещении Александр Иванович занял кабинет Гризона. Освобожденный от множества ненужных вещей, он сделался просторным и строгим. Остались венские стулья с плетеными сиденьями и большой письменный стол. Между широкими окнами дубовая конторка, над ней уральский пейзаж, писанный Ниной Гофман. Справа от стола часы с боем, а дальше на стене — доска с профилями проката.
Утром пришел Алексей Миронов и сообщил, что в приемной ожидает посетитель. Александр Иванович удивился. Люди заходили к председателю, не спрашивая разрешения, кричали, спорили, требовали материалов и указаний, и он, не столько знанием специалиста, сколько чутьем, решал вопросы, давал советы и указания.
— Проси! — сказал он.
Вошел Савелов. Лицо его было помятое, глаза горели мрачной решимостью.
— Садитесь, — сказал Александр Иванович.
Савелов пересек кабинет, мягко шагая по стертому паркету, и опустился на стул, спиной к свету.
— Я не разделяю ваших убеждений, господин председатель.
— Это нам известно, — спокойно ответил Александр Иванович.
— И мой приход нельзя истолковать как проявление слабости испуганного человека или тем более как выражение солидарности с вами. Надо думать, что поступки людей полностью соответствуют их характерам. И вот какие-то проявления характера и толкнули меня на этот шаг.
Александр Иванович вздохнул и полез в стол за махоркой. В столе еще не успел выветриться запах дорогих сигар, и он с минуту держал ящик открытым. В кабинет долетали глухие удары. Это в лаборатории у Мадлен работал слесарь. Александру Ивановичу хотелось пойти туда.