— Так и знал, что простудишься. Только тебе — что говори, что нет.
В ответ Лида с трудом улыбнулась, и Сашка сел на кровать.
— Надо к Федору Степановичу бежать, — предложил он, имея, в виду деревенского фельдшера, который уже давно не работал, но продолжал жить в деревне.
— Ничего не надо, — прошептала Лида. — Мне хорошо.
— У тебя волосы пахнут дымом. И лесом, — добавил он.
Волосы у нее были совсем светлые, с чистым янтарным блеском, густые и непокорные; Сашка пригладил их, чтобы они не закрывали ей лицо, наклонился и прикоснулся губами.
Лида вздохнула легонько и горячей рукой обняла его за шею. Теперь он чувствовал ее всю возле своего сердца, жаркая волна накрыла его с головой, и он, задыхаясь и обливаясь жаром, поплыл куда-то в головокружительную сказочную даль. Он не помнил, сколько прошло времени. Спал он или грезил, но все время, стоило закрыть глаза, ему представлялась одна и та же картина. Они с Лидой идут по деревенской улице. На нем длинная серая шинель и буденовка с большой нашитой звездой, а в кармане конфеты в бумажках. Лида сама достает их у него из кармана, и они едят конфеты и все идут и идут…
Он просыпался и снова засыпал, и опять просыпался, трогал губами ее лоб и глаза, чтобы проверить, не прошел ли жар, и никак не мог поверить, что эта ленинградская недотрога, которая только и знала, что смеяться над деревенскими, доверчиво прижалась к нему и спит, а он может в любой момент наклониться и поцеловать ее.
Так прошла ночь. Сашка очнулся от непривычной тяжести на руке и сразу вспомнил, что это Лида. В эту минуту он ощутил в себе такую беспредельную нежность, такую всеобъемлющую доброту, почувствовал властно и сильно, что эта девушка ему дороже всего на свете; и все это было так неожиданно и ново, что у него защемило в глазах и тоненько заныло в груди. Он склонился к ее лицу, и в это время Лида попросила, не открывая глаз:
— Принеси попить.
Сашка осторожно ступил на холодный пол и увидел в окно деревенские крыши, заваленные свежим снегом, а вместо скользкой раскатанной дороги пухлый незатоптанный ковер, — наконец-то, настоящий большой снег. Ни о какой погоне теперь не может быть и речи, значит, все обошлось, вот только бы Лида скорее поправилась. Он дал ей попить и принялся за ней ухаживать — укладывал поудобнее, поправлял одеяло, щупал пульс, — и делал это уже смело и уверенно, чувствуя свою ответственность за нее.
— Я теперь каждый день у тебя ночевать буду, — сказал он. — Разве можно тебя одну оставлять. А после войны приеду к тебе в Ленинград, сходим к памятнику — посмотрим, как матросы миноносец топят.
Лида улыбнулась тихо и ласково:
— Хороший ты, Сашка, только совсем глупый.
— Ладно, глупый. Лежи давай, а я домой сбегаю — принесу молока и варенья из малины. Потом печку натоплю, угли нагорят, самовар поставлю, к вечеру встанешь.
Он уже натянул сапоги и взялся за ватник, когда в дверь сильно застучали. Сашка невольно вздрогнул и вопросительно глянул на Лиду.
— Открой.
У крыльца стояли двое.
— Кто есть больной? — спросил высокий щеголеватый офицер с серебряными нашивками и без оружия. Свежевыбритые щеки его холодно лиловели, а от шинели пахло больницей, и Сашка решил, что это врач. Не дожидаясь ответа, офицер пошел в дом. За ним потопал и автоматчик, непрерывно дергая громадным носом. Из-за этого носа да еще из-за очков ничего другого у него на лице не различалось.
— Сестра помирает, — сказал Сашка, когда все трое вошли в комнату, где лежала Лида.