До которого числа квартира оплачена? До первого, кажется. Проплачу еще на полгода, то есть до конца осени. Шести месяцев будет достаточно, чтобы Карина нашла нового спонсора. Даже трех месяцев хватит, а то и одного. С такой внешностью и мозгами девчонка не пропадет. Но – пусть не торопится, отдохнет, позагорает где-нибудь в Испании или на Кипре. Поездку я, разумеется, оплачу. Как и выдам еще какую-то сумму, чтобы она могла спокойно продержаться до декабря, и даже отложить что-нибудь про запас.
Что еще ей останется? Машина и всякие побрякушки, которые я подарил. По-моему, не так плохо. Через год она обо мне и не вспомнит.
А я? Я буду ее вспоминать?
Наверное, буду. Если останусь в живых. Уж больно горячо вокруг меня стало. Почти как десять лет назад, когда мы умели только отнимать и делить. Когда мы кулаками отвоевывали свое место под солнцем.
Я думал, те времена безвозвратно канули в прошлое. А оказывается, прав был какой-то философ, который сказал, что мир развивается по спирали.
Я встал, накинул подвернувшийся под руку Каринин халат и прошел в кухню. По дороге остановился и достал из висевшего в прихожей пиджака фотографии.
Инга и Берестнев…
За день они изрядно помялись. Я имею в виду – на фотографиях.
Я включил свет, плотно закрыл дверь и сел за стол.
После того как я ушел из «Монголии», моим первым желанием было ринуться домой. Проводить экспертизу компрометирующих снимков я не собирался. И не только из-за того, что пришлось бы их отдавать в руки Цыгана, который не преминул бы снять копии. Я был уверен, что и без экспертиз узнаю всю правду. Достаточно предъявить снимки Инге, а уж лицо ее выдаст. Чтобы там ни говорили об умении женщин врать, но собственную жену я как-нибудь расколю.
Первым желанием было ринуться и расколоть, но я это желание подавил. Если рога уже выросли, то один день на их длину не повлияет. А пороть горячку не стоит.
Цыганков, который слушал всю мою беседу с Пучковским и Плаксой, предпочел сделать вид, что ничего особенного не заметил. А ведь, можно поспорить, догадался, в чем дело…
…Маленький кургузый пистолетик почти полностью скрывался в кулаке Плаксы.
Впервые в меня целился тот, кого я привык называть своим другом.
Это не значит, что меня не предавали. Нет! Предавали, и еще как! Но каждый раз это случалось, так скажем, заочно. И человек, предательство совершивший, как правило, не стремился к встрече со мной. Сейчас же нас разделяло не больше двух метров, и мы смотрели друг другу в глаза.
Страха не было. Скорее мне стало смешно.
Не знаю, откуда взялась эта фраза, но я ее произнес:
– И ты, Брут, продался большевикам?
Плакса дернул кадыком и моргнул. Но не отвел руку.