Привлекает внимание характеристика изменения социально-психологических свойств воинских подразделений, направляемых против революционной толпы и переходящих на ее сторону. «В тех случаях, когда воинская масса превращается в толпу в психологическом смысле, она будет обладать теми же свойствами, как и всякая другая толпа; свойства эти, при подготовленности почвы для обращения такой войсковой массы в толпу, проявляются интенсивнее и развиваются быстрее, чем во всякой другой толпе-массе» (там же, с. 10). Как ни сдержанна формулировка диссертантом этого тезиса, за ним угадывается напряженная обстановка революционных событий 1905 г. Войска как организованная масса оказываются подготовленной почвой для обращения в толпу, ту толпу, которая внушает страх блюстителям правопорядка, психологически подавляет их. Направляемые против революционных масс войска обладают не только теми же свойствами и силой масс, но и организованностью, способствующей еще более интенсивному и быстрому развитию народной силы. Массовые преступления в военных частях — в большинстве своем революционные выступления народа против царизма. Результатом исследования, предпринятого по заданию Военно-юридической академии, явилась постановка социально-психологической задачи: как ту часть народа, которая находится в войсковых частях, заставить идти против революционных масс и воспрепятствовать их переходу на сторону восставших?
Социально-психологическими особенностями войсковой массы (доведенная до степени навыка способность солдат подчинять свою волю воле командира, товарищеская солидарность, пониженное чувство самосохранения и чувство силы) умело пользуются талантливые военачальники, но эти же особенности представляют опасность для правопорядка. «Трудность управления массой, — пишет Д. Д. Безсонов, — и всегда грозящая возможность нарушения ею порядка и общей безопасности заставляют в то же время заботиться о том, чтобы, военная масса не превращалась в толпу и чтобы свойственные этой массе некоторые качества толпы не могли приводить к вредным результатам» (с. 167). Психологическая характеристика толпы была призвана обеспечить выработку новых правовых норм, отвечающих укреплению государственного порядка. «Только имея в руках данные, добытые психологическими и социологическими исследованиями, мы и можем установить, с какой стороны должно быть реформировано уголовное законодательство в области массовых преступлений», — так заключает свое социально-психологическое исследование диссертант Военно-юридической академии (с. 170–171).
Можно понять, почему в юридической науке царской России был поднят вопрос о разработке в уголовном и военно-уголовном праве специальных дополнений о массовых преступлениях: имеющиеся правовые нормы не обеспечивали регуляции социального поведения массового рабочего и крестьянского движения, революционного движения в армии. Юристы, конечно, напрасно льстили себя надеждой, что достаточно законодательных актов, чтобы пресечь это движение. В уголовном праве существовало учение о соучастии, т. е. учение о совершении преступления более чем одним лицом, в котором делалось различие между массовым преступлением и преступниками, привлекаемыми по соучастию. Юристы указывали, что различие это «не количественное, а качественное, обусловливается. всем комплексом своеобразных психологических черт, которые присущи массе» (с. 175); так писал и автор рассматриваемой работы. Мы добавим, что различие было действительно качественным. Революционный народ, восставший против самодержавия, был далек от сообщников уголовных преступлений. В уголовном праве, действовавшем тогда, были предусмотрены «мятежные посягательства», но жизнь вносила свои поправки. Психология «массовых преступлений» оказывалась психологией революционных масс, что и запечатлел в своем исследовании старательный диссертант Военно-юридической академии. Он писал: «Мятежные посягательства, потому как они встречаются в действительной жизни, являются преступлениями, в совершении которых обыкновенно участвуют массы. Вооруженное восстание неминуемо предполагает участие сотен и тысяч лиц. При восстании совершаются и убийства, и сооружение баррикад, сопротивление войскам, разрушение правительственных зданий, средств сообщения и т. п. Понятием „насилия“ охватываются и действия, которые по существу своему являются настоящей войной, с той только разницей, что к „воюющей стороне“ применяются не нормы международного военного права, а статьи Уголовного Уложения о „мятеже“» (с. 244–245). После этой достаточно яркой характеристики, в которой выделен социальный смысл того, что называется «массовыми преступлениями», дается такое объяснение: «Но в том-то и дело, что Уложение в этом случае вовсе не принимает в расчет психологию „массовых преступлении“» (с. 245). Далее следуют соображения о том, что за мятежнические действия полагается смертная казнь. И только если они не вызвали «особых мер» к их подавлению, возможна замена казни каторгой. Ясно, конечно, что при мятежнических действиях всегда требовались «особые меры». Следовательно, смертной казни подлежат массы. «Даже если и принять во внимание, что суд вправе от смертной казни перейти к каторге, то все же нельзя не признать это наказание слишком суровым», — читаем мы суждение юриста (там же). Да и нельзя ведь учинять массовую казнь тысяч людей, что очевидно. Опять же, согласно закону, надо установить для каждого участника ряд условий, в том числе «намерение изменить образ правления, отторгнуть часть территории и т. д». Приходится признать, что едва ли практически осуществимо судебное дело против тысяч людей.
Жизнь поставила перед юридической службой царизма нелегкую задачу — поднять меч правосудия на тысячи людей. Так обернулась психология масс в событиях первой русской революции и в годы перед новым наступлением революционных масс.
Еще более трудным оказался вопрос о массовых преступлениях в военно-уголовном праве. Сам факт учинения преступного деяния массой военнослужащих оценивался как явление особо опасное, поскольку организация войска дает все данные для развития коллективной деятельности. Опасение, что воинские подразделения могут выйти из повиновения, когда их направят против «мятежной толпы», и присоединиться к ней, неоднократно высказываемое военными юристами, заставляло требовать усиленной уголовной санкции по отношению к воинским частям, вышедшим из повиновения. Дискуссии, которые шли по поводу внесения дополнений в военно-уголовный кодекс, это история русской юридической науки. Для истории русской психологии существенна та связь с жизнью, которая выступает в социально-психологическом понимании толпы деятелями юридической науки.
В начале XX в. социально-психологические проблемы оказываются в числе проблем, обсуждаемых в связи с дискуссиями, вызванными психологической школой права. Ее виднейшим представителем в русском правоведении был Л. И. Петражицкий (Петражицкий, 1904, 1905, 1907). Юрист и социолог Петражицкий с 1898 по 1918 г. занимал кафедру энциклопедии и философии права в Петербургском университете, после Великой Октябрьской социалистической революции в эмиграции он возглавлял кафедру социологии в Варшавском университете.
Петражицкий, следуя субъективно-идеалистическим воззрениям, близкий к махизму и эмпириокритицизму, в теории права исходил из того, что реально существуют только психические явления, а социально-исторические образования представляют внешние их проекции, или, как он иногда писал, эмоциональные фантазмы. «Ученый юрист, — утверждал Петражицкий, — поступит ошибочно, если он станет разыскивать, правовой феномен где-то в пространстве над или между людьми, в „социальной среде“ или т. п., между тем как этот феномен происходит у него самого „в голове“, в его же психике и только там. Правовые явления состоят в тех своеобразных психических процессах, которые, между прочим, выражаются в своеобразной форме приписания разным представляемым существам. их „обязанностей“ и „прав“, так что кажется, как будто эти представляемые человеческие или нечеловеческие существа находятся в каких-то особых состояниях связанности об(в)язанности, обладания особыми объектами („правами“) и т. п. И вот наука права. не видит правовых явлений там, где они действительно происходят, а усматривает их там, где их на самом деле совсем нет и невозможно найти, наблюдать и познавать, т. е. во внешнем по отношению к переживающему правовые явления субъекту мире» (Петражицкий, 1905, с. 22).
Отсюда следовало признание единственно возможным приемом наблюдения правовых явлений метода самонаблюдения, интроспекции. Соответственно, для Петражицкого фундаментальной наукой становилась психология, в ней он видел основу общественных наук и считал, что среди юридических дисциплин надо построить науку политики права (законодательной политики) как особую дисциплину, задача которой заключается в том, чтобы согласовать нормы права с психическим развитием народа. В основе этой новой науки должно лежать знание человеческого характера, процессов мотивации поведения людей. Поскольку народная психика в ходе исторического развития изменяется, правовые нормы также должны подвергаться изменению. Развитие права, морали, этики, эстетики — продукт прогресса народной психики. Вместе с тем правовые нормы обладают педагогическим действием и, в свою очередь, влияют на народную психику.
«Право есть психологический фактор общественной жизни, и оно действует психологически. Его действие состоит, во-первых, в возбуждении или подавлении мотивов к разным действиям и воздержаниям (мотивационное или импульсивное действие права), во-вторых, в укреплении и развитии одних склонностей и черт человеческого характера, в ослаблении и исправлении других, вообще в воспитании народной психики в соответствующем характеру и содержанию действующих правовых норм направлении (педагогическое действие права)» (там же, с. 7). Сообразно с этим задача политики права заключается в рациональном направлении индивидуального и массового поведения посредством соответствующей правовой мотивации, в очищении ее от антисоциальных склонностей.
Психологическая школа государственною права, как и психологические школы в других общественных науках, шла от определения ведущей роли психического фактора в общественных отношениях. Социальные отношения восходят к социально-психологическим, а те, в свою очередь, к индивидуальной психике. В таком контексте Петражицкий разбирает вопрос о правовых нормах, который для него как юриста и является центральным.
Чтобы психология как наука о явлениях сознания могла удовлетворить требования, которые к ней предъявляют общественные науки, ее надо преобразовать. Какие же дополнения и изменения предлагал внести Петражицкий в современную ему психологию? Принимая традиционное деление психических явлений на интеллект, чувство и волю, он видит еще один класс психических явлений — эмоции. Этим понятием он обозначал психические образования пассивно-активного характера, в которых сочетается пассивное страдательное претерпевание со стремлением, позывом к деятельности, включающим моторный компонент. Эмоции представляют собой истинные мотивы и двигатели поведения, а познание, чувства и воля лишь добавочные вспомогательные психические компоненты.
Петражицкий различал два вида эмоций: специальные, имеющие специальное содержание и вызывающие всегда определенные действия, и абстрактные, он называл их бланкетными, в которых характер и направление поведения определяется содержанием связанного с эмоцией представления. Среди бланкетных эмоций социально значимыми являются этически-моральные и правовые. Бланкетные эмоции составляют ту психическую почву, вернее, тот механизм, при помощи которого не только человек управляет человеком, но и вообще происходит регуляция социального поведения. Этот психический аппарат наиболее доступен чужому влиянию, представляет «открытую форму» психики.
Вспомогательным средством при исследовании чужой психики — «незримых» эмоций — становится знание тех факторов, которые способны вызывать данную эмоцию. Эти внешние факторы Петражицкий называет моторами. Таким образом, «зримыми» могут быть «моторы» и «акции», посредине между ними действует искомая «незримая» эмоция, управляющая действиями. «Открытие и определение недоступных наблюдению действующих эмоций на основании доступных наблюдению элементов акций (или на основании акций и моторов) можно назвать объективным диагнозом, а соответствующее, руководящее методологическое учение — объективною диагностикою эмоций, в отличие от субъективного диагноза и субъективной диагностики, где дело идет о субъективном, интроспективном открытии и познании эмоций и соответственных методических приемах» (с. 299).
Происходит своеобразная переработка физиологических и психологических концепций, направленная на то, чтобы, не отвергая интроспективную психологию и ее субъективный метод, создать обходные пути, которые привели бы к утверждению возможности объективного метода познания «чужой» психики.
У Петражицкого мы не встречаем упоминания о психологическом учении Сеченова и о его рефлекторной теории. Имеется лишь упоминание о том, что эмоции по своей двойственной природе представляют коррелят двойственной — центростремительной и центробежной — структуры нервной системы. Нет никаких оснований соотносить психологическую теорию Петражицкого с психологической теорией Сеченова. Но, думается, можно говорить о влиянии схемы рефлексов головного мозга на схему Петражицкого, в которой эмоции составляют центральное звено между восприятием внешних воздействий и действиями человека, выполняя функцию мотивации и регуляции. В 80-х годах прошлого века подобное соотношение, правда, иное по содержанию, можно было наблюдать в связи с психологической теорией «психических оборотов» Н. Я. Грота. Сторонник субъективно-идеалистического мировоззрения, Н. Я. Грот в своей теории принял схему, на первый взгляд подобную общей схеме рефлексов головного мозга, наполнив ее содержанием, определяемым традиционными догмами интроспективной психологии.
Петражицкого интересует вопрос о мотивах человеческих поступков, о социальных нормах поведения и о регуляции этими нормами действий человека. Истинными мотивами поведения он считает эмоции и критикует господствующий взгляд, согласно которому мотивы всегда сводятся к удовольствию или неудовольствию (гедонистическая теория). Мотивацию, для которой характерна непосредственная связь между представлениями известных поступков и притягательными или отталкивающими эмоциями, он называет принципиальной или самодовлеющей мотивацией в отличие от целевой, телеологической (гедонистической и других видов).
Петражицкий различает два разряда норм. Один разряд — нравственные нормы, сущность которых состоит в авторитетном указании должного поведения, он называет императивными. Другой разряд — правовые нормы. Это двусторонние нормы, определяющие положение двух лиц и указывающие должное их поведение. Правовые нормы Петражицкий называет императивно-атрибутивными (обязательно-притязательными). Соответственно этим двум разрядам норм можно различать нравственное сознание и правосознание.
Теория Петражицкого чрезвычайно расширяла область права и охватывала сферы, выходящие за пределы юридической науки. Право усматривалось везде, где имеется представление о двусторонней зависимости, требованиях и обязанностях двух лиц или двух общественных групп, классов, организаций. В сферу исследования вовлекаются жизнь и деятельность разных общественных групп, слоев, классов. Соответственно такому расширению понятия права речь может идти о праве данной семьи, кружка, общества. Такое право, обозначаемое Петражицким как интуитивное, определяется условиями жизни каждого человека или групп людей, их взаимоотношениями, взаимодействием. Поэтому Петражицкий занимается социально-психологическими проблемами, когда дело касается обычаев, религии, поведения разных групп людей, социальных действий. Везде, считает он, действует механизм правовых эмоций. «В разных областях человеческой жизни, например, в области воспитания и управления поведением детей, рабов, слуг, в области военного и морского дела, в тех обширных областях народного труда и производства, где необходимо действовать по команде, вообще исполнение чужих указаний, подчинение поведения одних непосредственному управлению других, интересующие нас эмоции играют весьма важную роль в качестве основного и необходимого мотивационного средства» (Петражицкий, 1907, с. 11).
Механизм правовых эмоций заключается в связи бланкетных, или, иначе говоря, абстрактных, эмоций с определенными представлениями поведения, что побуждает к тем действиям, которые связаны с этими представлениями. Надо заметить, что Петражицкий вполне довольствовался господствовавшей во второй половине XIX в. ассоциативной теорией и мыслил связь бланкетных эмоций с представлениями как ассоциативную связь. «Путем эмоций, возбуждаемых велениями, просьбами, советами и т. п. средствами управления чужим поведением, разными сигналами, словами и знаками команды и проч., можно вызвать любые телодвижения или иные действия» (там же, с. 10). Петражицкий характеризует как подвластные исследованию исторически преходящие черты общественной психики, семейные отношения, отношения дружбы, межличностные и групповые взаимоотношения. Все эти стороны жизни находятся вне сферы вмешательства государственных законов, замечает Петражицкий, но с точки зрения психологического учения о праве и они подвержены правовой нормировке. На почве любовных отношений, например, признаются взаимные права на верность, любовь, откровенность, на защиту в случае злословия или иного нападения со стороны третьих лиц, на имущественную поддержку в случае нужды и многие другие виды помощи и услуг. Петражицкий указывает разницу между теми отношениями, которые закреплены в государственных правовых законах, и теми правовыми отношениями, которые не закреплены законом, но устанавливаются между людьми, следуя психологии индивидуального сознания. Эти отношения Петражицкий обозначает как интуитивное право. Что характерно, к государственным законам об отношениях между мужем и женою, между родителями и детьми, об их взаимных правах и обязанностях обращаются, как пишет Петражицкий, «лишь в крайне редких случаях, главным образом на почве фактического отсутствия отношений близости, наличности ненавистнических отношений и резких столкновений» (с. 91). На самом же деле существуют семейно-домашние правопорядки, обусловленные социальным положением семьи в целом и отдельных ее членов, а также их индивидуальными психологическими особенностями.
«С точки же зрения психологического понятия права, как императивно-аттрибутивных переживаний, семейная и интимно-домашняя жизнь, притом независимо от того, имеются ли между участниками ее какие-либо официально признаваемые узы, представляет особый обширный ждущий своего исследования и познания правовой мир с бесчисленными правовыми нормами, обязанностями и правами, независимыми от того, что написано в законах, разрешающими тысячи непредусмотренных в этих законах вопросов и т. д.» (там же).
ebooksa