На рубеже веков. Очерки истории русской психологии конца XIX — начала ХХ века

22
18
20
22
24
26
28
30

Учение о свободе воли выполняло в христианском мировоззрении важную роль: на него опирались взгляды об ответственности человека за свои действия, за свои грехи перед богом, что оправдывало все государственные меры принуждения и наказания. Все размышления о свободе воли сочетались с соображениями о том, что данный богом естественный нравственный закон недостаточен из-за грехопадения человека, а потому необходим другой закон — внешний, который действует через церковь и через верховную власть в каждом обществе. Как это ни удивительно, но именно из свободной воли, дарованной богом, выводилась богословами необходимость повиновения царским властям — „слово божие ясно внушает всем повиновение верховной власти и ее законам, производя их от бога“. Эти слова взяты из учебника по нравственному богословию. В том же учебнике, предназначенном для обучения будущих священников, писалось очень четко, что, поскольку в царях церковь „имеет своих земных кормителей, защитников и покровителей, православная церковь всегда считала своей обязанностью сообразоваться с узаконениями верховной власти, подчиняла свои распоряжения государственным“ (Записки., 1860, с. 125).

В университетской программе психологии, составленной богословом С. С. Гогоцким для Киевского университета, раздел о воле был одним из главных. Психологическое основание свободы воли, нравственного долга и законов „прямо препровождает“ к высшему объективному началу всего сущего и должного. „Воля божественного законодателя дает нам знать о себе в нашем же сознании свободы воли“. Гогоцкий утверждает „непреложность свободы воли как непреложность бытия души и душевной жизни с ее ифическими (т. е. нравственными. — Е. Б.) силами“ (Гогоцкий, 1881, с. 96–97). Конкретные результаты нравственного развития воли должны были выражаться: во-первых, в воспитании личности, подведении ее под общие требования христианской нравственности; во-вторых, в формировании определенных семейных и гражданских норм поведения. Свободная воля и есть результат развития „желательных проявлений“, по определению Гогоцкого. Эта формулировка подразумевала практические социально-психологические задачи, которые ставились перед психологией. В программе университетского курса психологии предлагалось выяснить первые и самые глубокие субъективные основы нравственных свойств человека, подвести к пределу, за которым начинается вера в бога как зиждителя вечного блага. Душа должна свободно развиваться независимо от материальных условий жизни человека. Снова здесь преследуется заданная цель — никакой закономерности в окружающем человека мире, в природе и обществе нет, помимо божьей воли.

Проблема воли в 1880-х годах не сходит со страниц духовных журналов. Церковная власть прибегала к разным способам опровержения материалистической психологической теории и, в частности, сеченовского положения о несвободе воли, о ее детерминации условиями жизни человека. Богословы не гнушались и фальсификациями. Они даже провозгласили своим сторонником во взглядах на свободу воли не более и не менее как А. И. Герцена. Как же это было сделано?

Сперва несколько слов о действительных событиях, связанных с известным письмом А. И. Герцена о свободе воли к сыну — физиологу А. А. Герцену. Переписка о свободе воли между А. И. Герценом, находившимся в изгнании за границей, и его сыном, работавшим в Швейцарии у известного физиолога М. Шиффа, возникла по поводу книги и статей о физиологии воли, написанных А. А. Герценом. А. А. Герцен толковал сеченовское учение о рефлексах головного мозга как чисто физиологическое учение и склонен был к вульгарно-материалистическому объяснению психики. Он следовал за Шиффом, который, как и некоторые другие западноевропейские физиологи, уподоблял сеченовскую теорию традиционным, шедшим от Декарта, взглядам на рефлекторную деятельность организма как не связанную с психикой, оторванную от нее.

А. И. Герцен и его друг Н. П. Огарев ознакомились с „Рефлексами головного мозга“ сразу после их опубликования. Сеченовскую рефлекторную теорию А. И. Герцен отличал от чисто физиологических учений и от вульгарно-материалистических теорий, но он видел сложность задачи в решении вопроса о воле в исследовании связи его с общественно-историческими условиями. Сеченовская трактовка воли не удовлетворяла А. И. Герцена потому, что об общественно-исторических условиях, детерминирующих психику человека, ничего не говорилось.

В письме к сыну, которое было написано для публикации в итальянских и французских газетах, А. И. Герцен критиковал взгляд на проблему воли как исключительно физиологическую. Он излагал свои соображения о воле, ее психологической реальности, и выделял особенности человека, рожденные социальной жизнью и историческим развитием, а среди этих особенностей социальный и психологический факт — человек, „развиваясь по законам самой роковой необходимости. постоянно полагает себя на этом пути свободным“ (Герцен, 1954, с. 9). Это противоречие — объективный детерминизм психики человека и субъективное восприятие им своей свободы, отмечает Герцен, всегда стремились разрешить религии и разные философские теории. „Человек обоготворил свободную волю, как обоготворил душу: в детстве своего ума он обоготворил все отвлеченные понятия. Физиология свергает кумир с его пьедестала и совершенно отрицает свободу. А между тем остается еще анализировать идею свободы как феноменальную необходимость человеческого разума, как психологическую реальность“ (там же).

Речь шла, таким образом, о задаче научного исследования воли как психологической реальности, для самого человека выступающей в качестве фактора свободного и независимого, а на самом деле детерминированного социальными условиями жизни человека. Иначе говоря, вопрос переносился в область социальной детерминации психики, и именно его Герцен считал недостаточно разработанным в сеченовской теории, которую он рассматривал как психологическую теорию. Взгляды Шиффа и своего сына он критиковал, так как считал вопрос о свободе воли психологической и философской проблемой.

В 1887 г. руководящий богословский журнал „Православное обозрение“ опубликовал подписанную инициалами П. М. статью „Неизданное письмо А. Герцена о свободе воли“ и письмо А. И. Герцена в переводе с французского. В статье говорилось, что в опровержении свободы воли учением о рефлексах „лежит неизбежное требование полного и радикального переворота всей человеческой жизни, изменения всех исторических основ современной культуры“. Тревогу „Православного обозрения“, а эту тревогу журнал и не скрывал, вызывало то обстоятельство, что доктрина эта „начинает оказывать широкое влияние на жизнь, особенно в сфере гласного суда и юрисдикции, а в будущем, если дело пойдет так, весь объем этого влияния даже трудно вообразить по его всесторонности“.

Богословы прибегли к спекуляции именем Герцена, прекрасно зная авторитет его, и, нисколько не задумываясь, обратились к фальсификации. Подменив воззрения сына Герцена учением Сеченова, они представили дело так, что письмо А. И. Герцена выражает протест против сеченовской рефлекторной теории психики, более того, поддерживает учение о свободе воли, которое отстаивает церковь. Рекомендуя своим читателям публикуемый перевод и искажая его истинное содержание, автор комментариев, не осмелившийся подписаться полным именем, сообщал: „Письмо Герцена, с силой свободного убеждения направленное против претензий физиологов, стоит всякого внимания как голос свободномыслящего, независимого и сильного ума по поводу одной из важнейших проблем современной науки, по вопросу о свободе воли и нравственной вменяемости человеческих действий“. Тут уж богословам пригодились и свободомыслие, и свободное убеждение революционного деятеля. Журнал рассчитывал, что содержание письма останется непонятным, подмена незамеченной, а имя Герцена прозвучит авторитетно. Во всяком случае, событие для церковной пропаганды, пожалуй, единственное в своем роде — церковная печать публикует письмо революционера-демократа, направленное против религиозного учения, в качестве его доказательства.

Не надо думать, что религиозное сознание, которое насаждала православная церковь, не встречало противодействующих сил. С середины XIX в. главным их источником стали растущее в стране революционное движение и идейная борьба революционной демократии. Другим источником являлись успехи естествознания и пропаганда научных знаний передовыми русскими учеными. В этой пропаганде большую роль играли идеи материалистической психологии, высказанные Н. Г. Чернышевским и развитые И. М. Сеченовым.

Боязнь безбожия и непрерывные сообщения о росте атеизма наполняют церковную печать на протяжении всей второй половины прошлого века. Тема атеизма не сходит со страниц духовных журналов. Успехи публичных естественнонаучных лекций, которые в 1860-х годах устраивались в Петербурге, Москве, Тифлисе и других городах, собирая многочисленных слушателей, вызвали смятение у руководителей церкви. Некоторые богословы готовы были выступить с публичными лекциями против естествознания и атеизма. Митрополит Филарет, ведавший учебными делами церкви, возражал им, боясь, что провал публичных лекций богословов на естественнонаучные темы послужит подрыву авторитета церкви. Он патетически взывал: „Поберегите жемчуг святой истины, чтобы его неосторожно не уронить под ноги свиньям!.. Пусть в университетской церкви в каждый воскресный и праздничный день один или несколько проповедников по очереди произносят проповеди против тех лжеучений, которые распространяются светскими лекциями“ (Собрание мнений., 1887, т. 5, с. 69).

Все же с „Публичными чтениями о неверии, преимущественно современном“ выступил в 1863 г. профессор Петербургской духовной академии А. Предтеченский. Эти чтения под названием „Что разумнее: вера или неверие?“ были напечатаны в том же году в журнале „Христианское чтение“, а потом выпущены отдельной книгой. Речь шла „о болезни неверия“, которое состоит „в ненадлежащем, неестественном отношении разума к вере“, доходящем до непризнания за последней права на существование». «Так именно трактовали и трактуют веру и религию два наших толстых периодических издания — „Современник“ и „Русское слово“ — и некоторые мелкие их спутники». Особенно беспокоил Предтеченского союз философского материализма с естествознанием. «Как на особенно характеристическое знамение нашего времени мы можем еще указать на. обилие, в каком выходят у нас в свет сочинения так называемых „философов естествоиспытателей“, отличающиеся положительным, в других словах атеистическо-материалистическим, направлением». Надо полагать, речь шла о Сеченове. Лектор призывал «сражаться с врагами веры» (Предтеченский, 1964, с. 6–7).

Церковная печать — от богословских трудов до массовых журналов, от наукоподобных методологических разработок в помощь профессорам духовных академий и семинарий до прямых инструкций и текстов проповедей, заготовленных для сельского духовенства, — сообщает о росте антирелигиозных воззрений. Примечательно появление специальных указаний церкви по борьбе с материализмом и атеизмом. Церковь предписывала «искоренять неправые учения и ложные мудрствования».

В статье «Пастырские заметки касательно борьбы с материализмом», помещенной в качестве редакционной передовой в трудах Киевской духовной академии, утверждалось, что «в народе со всею силою появляется дух, при котором он отводит взоры свои от христианства». Автор статьи с тревогой писал: «Кому неизвестно, как тысячи тысяч удаляются от церкви и ее исповедания, потому что считают себя выше того, чтобы пользоваться руководством пастырей и верить старым толкам о бессмертии и суде?» (Труды Киевской духовной академии, 1863, янв., с. 8). Далее писалось, что материализм, «почти уклоняясь от философских доказательств и ученого изложения, преимущественно на основании новейших результатов естествознания, образовался в такое мировоззрение, которое не только враждебно христианской жизни, но и совершенно уничтожает ее. Его природа состоит в отрицании всего божественного и духовного» (там же, с. 7). Статья была направлена против «пресловутой антропологической мудрости новейшей естественной науки» (нетрудно догадаться, что здесь разумелась работа Чернышевского) и была программной — ее целью было научить, говоря словами автора, «как пользоваться оружием слова божия для успешного отражения материализма нашего времени».

Наиболее дальновидные идеологи православия, одним из них был митрополит Филарет, требовали от богословов гибкости в борьбе с атеизмом. Филарет указывал синоду на его неповоротливость, на боязнь отойти от старых, укоренившихся форм религиозной пропаганды. «Не всегда древнее время может быть образцом новому, имеющему новые потребности», — поучал он (Собрание мнений., 1886, т. 4, с. 250).

Психологические проблемы в условиях пореформенной России приобретают все большее значение в деятельности церкви. Выделение психологии из философии происходило, как уже говорилось, в острой идейной борьбе двух направлений в психологии — материалистического и идеалистического, православная церковь стала активным участником этой борьбы. Ни в какой мере она не хотела упускать психологию из своего ведения. Необходимость борьбы с материалистическим направлением в психологии не вызывала сомнения. В распространяющейся и укрепляющейся материалистической психологии церковь видела опору атеизма, которого так страшились и духовенство, и самодержавие, видела угрозу учению о бессмертии души.

Деятели церкви выступали против сеченовской психологии, поднимали на борьбу с ней рядовых служителей церкви, которых они призывали воздействовать на прихожан, предостерегая их от «отравления рефлексами». Именно так писали церковные журналы в своих методических указаниях духовенству.

Вопрос об отношении к психологии становится среди руководителей церкви предметом ожесточенных споров. В них получает

выражение та двойственность, которая была присуща христианской теологии, — противоречие веры и науки. Богословы не хотели отказываться от использования психологии как науки, доказывающей существование души, а потому активно участвовали в полемике между материалистическим и идеалистическим направлениями в психологии — о природе психического, о предмете, методе и задачах психологии, об ощущениях и мышлении, о свободе воли. Очевидна была цель, которую преследовала церковь в борьбе против материалистической психологии. Главным было отстоять учение о душе — за ним ведь стояла социальная доктрина христианства, оно служило основой решения всех социально-психологических проблем. Именно поэтому преследованию царской цензуры подвергся трактат Сеченова «Рефлексы головного мозга»[4].

Борьба православной церкви с материалистической психологией развертывалась на разных уровнях и в разных направлениях. Выступления церкви против нового учения определялись в первую очередь значимостью социально-психологических выводов из догматов церкви, которые рушились с развитием науки. Богословы выступали в университетах, в Московском психологическом обществе, выпускали книги с вычурными названиями, как, например, многотомный труд епископа Никанора «Позитивная философия и сверхчувственное бытие» (СПб., 1876) или книга иеромонаха Антония «Психологические данные в пользу свободы воли и нравственной ответственности» (СПб., 1888). Они стремились придать наукообразный вид своим доводам, действовали убеждением, применяя приемы логики, заботились о многочисленных ссылках на труды отцов церкви, философов и психологов.