Операция «Арлекин»

Натирбофф посмотрел на часы — в принципе время еще есть. Он не думал, что вопрос удастся решить с первого захода.

— Это далеко?

— Да не, на Ваське. Быстро доберемся.

Натирбофф понимал, почему Артем тащит его с собой — если все будут видеть Артема с американским журналистом, то его авторитет в темном мирке ленинградских спекулянтов резко пойдет в гору.

И лучше оказать Артему эту услугу.

У Артема была машина, но так как все улицы завалило снегом, они пошли пешком, тем более что тут, по словам Артема, было недалеко. По пути им пришлось бежать через проходняки, спасаясь от оперотрядовцев — комсомольцев из оперативного отряда, заметивших Артема. Натирбофф знал, что комсомольцы из городского оперативного отряда — это что-то вроде местных хунвейбинов, борются со спекуляцией. Попадешься — могут например, джинсы или куртку разорвать за то, что они американские. Или по морде дать. Но это еще ничего — хуже, если отведут в милицию.

Спасались бегством через заваленные снегом, черные проходняки; Натирбофф в который раз видел Россию… он ужасался и восхищался людьми, готовыми жить в этом мраке. Здесь зимой почти нет света, и сугробы могут быть выше человеческого роста, а ранней весной мокрый снег хлещет в лицо, и ветер сшибает с ног, здесь все представляет собой проблему — купить мяса, вылечить качественно зуб, здесь нет фруктов, только если из-под полы, здесь люди не могут машину себе купить, а живут в ужасающих курятниках под названием «коммуналка», здесь, чтобы выжить, люди пьют «vodka» и «samogon». Но здесь, наряду с замордованными жизнью работягами, агентами КГБ с внимательным взглядом и жучками черного рынка, можно встретить дворника, рассуждающего о поэзии Пушкина и женщину в поезде, которая в оригинале читает Теодора Драйзера.

И как это умещается в одной стране — он не понимал. Но он верил в то, что однажды Россия переборет зло большевизма, переварит его, как переваривала многое в своей истории, и воскреснет, обновленная и гордая. И его народ, в числе многих — сможет вернуться…

…

Квартирник был в обычной ленинградской квартире — так назывались мероприятия, где люди встречались, читали стихи и слушали музыку без разрешения партии и надзора тайной полиции. На лестнице был наблюдатель, они с Артемом обменялись паролями. Наблюдатель был, потому что боялись милиции и «дружинников» — это как оперативный отряд, только для взрослых.

Когда они открыли дверь, обитую толстым слоем вата для тепла, и чтобы не было шумно — послышался Высоцкий…

Смешно, не правда ли, смешно, смешно… А он шутил — недошутил? Осталось недорешено Всё то, что он недорешил. Ни единою буквой не лгу, не лгу, Он был чистого слога слуга, слуга. Он писал ей стихи на снегу, на снегу — К сожалению, тают снега, снега. Но тогда ещё был снегопад — снегопад И свобода писать на снегу — И большие снежинки, и град Он губами хватал на бегу…

Это был Высоцкий. Что-то среднее между Брюсом Спрингстином и Элвисом Пресли — но надо быть русским, чтобы понимать глубину его песен.

Но тогда ещё был снегопад — снегопад И свобода писать на снегу…

А теперь — нет свободы.

И Высоцкий уже умер.

— Здравствуйте…

— Здравствуйте.

— А это кто с тобой?

— Это журналист, Мурат зовут…

— Проходите…

Натирбофф прошел в комнату с зашторенными окнами, у накрытого стола сидели люди, но к еде не прикасались. Кто-то пробовал гитару.