— Не продаю, а меняю. У вас есть плитка?
— Есть, как раз есть.
— Давайте встретимся…
Разговор, даже если он прослушивался службой Штази, ничего не дал бы, кроме информации о том, что два гражданина собираются совершить противозаконную сделку с валютой. Голубая плитка для ванной — вся ГДР знала, что это сто марок ФРГ, они голубого цвета. Марки ФРГ — несмотря на запрет, ходили в ГДР достаточно широко, некоторым присылали родственники, некоторые отправлялись на Запад на работу. Да, было и такое — ГДР целенаправленно отправляло своих граждан работать в ФРГ, поскольку там не хватало рабочих рук, а осси были идеальными гастарбайтерами — такие же немцы, понимающие немецкий язык. За работу платили дойчмарками, часть отбирало государство, но часть — оставалась. Так что плитка для ванной была на руках у многих…
Но если даже Штази сообщит в милицию о факте спекуляции, чего они точно делать не будут — засада на месте встречи ничего не даст, потому что время называлось с расчетом «минус один час».
…
Господином Штраусом был Новак, они встретились в парке, полном скульптур, поломанных скамеек и парочек, которые уединялись, чтобы хотя бы на полчаса сбежать из тоталитарного ада. Новак к этому времени легализовался и вполне успешно, его легендой была легенда армейского дезертира, прибившегося к террористической организации, ставшего террористом, а потом ушедшего за Железный занавес. Разумеется, все это было неправдой, и его кураторы в Штази прекрасно знали всю его подноготную — и как он провалил отбор в САС, и как он стал подворовывать и продавать на сторону взрывчатку, и как он совершил серию разбоев в Гамбурге, и потому-то и вынужден был бежать. А вовсе не потому, что он с самого начала осознавал несправедливость капиталистического миропорядка и сочувствовал борьбе угнетенных народов. Это все было ложью, но кураторов из Штази эта ложь более чем устраивала. Новак был понятен им — обычное капиталистическое дерьмо.
Сейчас Новак появился из темноты, в белой куртке, которая, если что, — прекрасно выворачивается черной подкладкой наружу. Колдфилд ждал его, нервно тиская в кармане пистолет…
Верный принципу знать, с кем работаешь — в Белфасте иное могло обернуться простреленными коленями, а то и головой — Колдфилд никак не мог понять своего контактера, и потому инстинктивно боялся его. С одной стороны, он был похож на военного в штатском или, по крайней мере, человека с военным прошлым. С другой стороны, Колдфилд угадывал в нем знакомые, бандитские нотки — а как вы думаете, в Белфасте эти отморозки только и делают, что стреляют в британские патрули? Как бы не так — каждая бригада ИРА по сути банда; они только на словах бескорыстные патриоты, так-то они и банки грабят и рэкетом занимаются. Единственное — они не торгуют наркотиками, человеку, пойманному с наркотиками, грозит жестокое избиение, а то и «починка колена».
Но с третьей — Колдфилд видел, что его контактер на удивление хорошо вписался в местную жизнь, он ничем не отличался от местных. Он как-то слышал, как тот разговаривал с продавцом газет — сам бы он никогда так не рискнул бы разговаривать. Есть ведь два уровня знания языка. Один — позволяющий существовать, совершать покупки, объясняться с таксистами, полицейскими, официантом. И другой — когда ты не просто можешь говорить на любую тему — но знаешь нюансы, условности, понимаешь недосказанное, можешь уместно пошутить. И это заставляло думать: контакт — настоящий или, может, это подстава Штази?
Белфаст учил не верить никому и не иметь дело с людьми, которых не понимаешь. Просто ради того чтобы тебя не нашли однажды на пустыре с простреленными коленями и лишней дыркой в башке.
— Дело сделано?
Колдфилд покачал головой.
— Нет, не удалось.
— Что произошло?
Он кратко рассказал о произошедшем. Контакт воспринял информацию внешне бесстрастно.
— Через неделю мы попытаемся еще раз. Нужно составить новый план.
— Нет.
— Простите?
— Ничего не предпринимать, пока я не получу новые указания.