Стихотворения. Проза

22
18
20
22
24
26
28
30

— Знавал и Радзевичей, что же, они теперь, видите ли, как и мы, где-нибудь околачиваются. Всех нас погнали оттуда, точно ворон с гнезд родных. Хотят, видите ли, чтобы немцам ничего не досталось. Усадьбы жгут, крестьян — на подводы, езжай, куда знаешь. Весной, видите ли, сеять не давали, а теперь там такое, что не приведи Бог.

— Нас в два дня выгнали, — злобно заговорила женщина, — пришли солдаты, не дают ничего убирать, все в одну кучу валят, тут и сундук, тут и зеркало, тут еще что-нибудь. Портрет моего мужа, в рамке со стеклом, знаете, я говорю осторожнее, а они точно нарочно, со смехом даже, на него сундук навалили — и нет у меня больше портрета...

— Что портрет, — сказал мужчина, — были бы мы с тобой живы, да детки твои целы, а портрет восстановим.

— Восстановишь его теперь, было бы что восстановлять, да и жить не весть где будем. Сперва вот сюда привезли, будь они прокляты! Говорят: выходи, а потом, как выволокли все из вагонов, свалили все сюда в кучу, никуда не пускают. Три дня под открытым небом живем. Хорошо — лето. Хорошо — сухо, а дождь — тогда что?

— Так вас, значит, насильно заставляют ехать, а я думала, вы сами?

— Кто же свое гнездо добровольно оставит? Нет, видите ли, двенадцатый год вспомнили, как Наполеона, видите ли, хотят заманить немцев, а там зимы дождаться, да в голодной стране заморозить.

Замолчали. Мужчина опять подбросил щепки. Рядом в палатке заплакал ребенок. Женщина бросила палку, поднялась и скрылась в палатке.

— Это жена ваша? — спросила Эва.

— Нет. Я — холост. Не жена, вдова брата. Брата, видите ли, в начале войны убили, офицером был, — ну я и взял их к себе. Жаль, видите ли, трое детей, мал мала меньше. Родителей нет, где ей одной управиться, да. Только успокаиваться начала, а тут это выселение, портрет мужа погубили, вот она, видите ли, и озлобилась... Ну да что об нас говорить, мы все-таки проживем как-нибудь, — а вот эти все, или не все, а многие тут и рожают на скарбе, тут и умирают. С тех пор, как из Молодечно уехали, сегодня пятого схоронили, видите ли. Детишки, жара, грязь, ну все такое, вот и мрут. Нет, страшно жить на свете, и что бы там, видите ли, ни писали и ни говорили разные философы, а я всегда буду говорить — страшно жить на свете.

Разговор опять замолк. Каждый думал свою думу, но через некоторое время Эва снова прервала молчание.

— Простите, что я такая назойливая, но вы из тех мест, где я когда-то бывала у брата. Там было так много хороших людей... Вы понимаете, невольно хочется знать, что с ними случилось.

— Что же, спрашивайте, может, кого знаю, скажу.

— Там была такая старая помещица Белевич, у нее было две внучки: панна Зося и панна Марина, вы их не знавали?

— Старуха, видите ли, давно померла, лет пять, пожалуй. Панна Марина тоже умерла, только недавно, она сестрой милосердия была, так заразилась, видите ли, сыпным тифом и умерла, а панна Зося сейчас перед вами была, она, видите ли, и есть вдова моего брата.

— Это была панна Зося! Господи, я бы ее никогда не узнала!

— Да, что делать, время не стоит, все изменяемся, а к тому же и жизнь не легкая штука.

Мужчина встал, вошел в палатку и, вернувшись, сказал: — Нет, уснула. Бог с ней, пусть спит себе, горькая. А вы, позвольте вас спросить, ваш брат не Карелин?

— Да.

— Ну, вот, видите ли, и вы изменились, я бы вас тоже не узнал, да и не узнал, чего мне таиться, а был знаком с вами. Помню, как вы раз ночью на балконе доктору помогали... Вы ребенка, видите ли, держали, а он ему, кажется, перочинным ножом горлышко резал... У ребенка, видите ли, круп был...

— Помню, помню, только вас, извините, не припоминаю.