— Но ведь я надеюсь, что он не святой.
— Серж, ты опять говоришь глупости. Как не святой, когда к нему столько народа ходит. Говорят, у него такой взгляд, что он сразу все насквозь видит. Я даже волнуюсь ужасно, вдруг он сразу все тайны мои узнает и при всех об них говорить начнет. Я ужасно недовольна, что дала себя уговорить сюда ехать. И что он может сказать, ведь у нас особое дело.
— Ты бы не так много говорила, Лиз. Смотри, твои разговоры привлекают внимание, — сказал Серж, заметив, что Алексей и Эва смотрят на них.
— Не могу же я молчать, когда так волнуюсь. Серж, вот монах идет, спроси его, надо ли на колени бухать.
Но в это время старец Леонид вышел на крылечко, остановился у лесенки и пригласил всех подняться к нему.
— Серж, Серж, что же это? У меня колени трясутся. Как же это? — вполголоса неугомонно говорила Лиз, двигаясь за другими.
Старец стоял у лесенки, благословляя каждого, проходившего мимо него, внимательно вглядываясь в лицо проходившего.
У Эвы сердце стучало, когда она проходила мимо старца, ей было страшно взглянуть на него, но неожиданно для себя она превозмогла этот страх, взглянула на старца и, увидев спокойные, тихие голубые глаза, окруженные тысячею морщинок, глядевшие на нее ласково и кротко, сразу успокоилась.
— Ничего страшного нет и не может быть, — говорили эти глаза.
За ней проходил Алексей, он тоже боялся взглянуть на старца, тяжело дышал, еле передвигал ногами. Старец его остановил. Глаза их встретились.
— И ты пришел, — сказал старец так тихо, что кроме Алексея никто, кажется, не слышал, — радуюсь приходу твоему. Ступай в горенку, отпущу всех, помолюсь с тобой.
Алексей вздрогнул и даже пошатнулся. Что-то тяжелое сдавило горло, слезы подступили к глазам, он отошел в сторону.
— Не бойся, иди в горенку, — сказал старец громко и тотчас обратился к Лиз и Сержу, подходившим последними, — по особому делу пришли, любопытства ради, — говорил он, улыбаясь доброй улыбкой, — милости просим, входите.
— О сыновьях пришла? — спросил старец, подходя к городской женщине.
— О сыновьях, батюшка, о сыновьях, — вскрикнула старуха, обливаясь слезами и падая на колени. — Три у меня их на войне, батюшка. Двое давно ушли, нет от них весточки, почитай уж полгода, а третьего как снарядила, так к тебе и пошла. Помолись за них, успокой ты меня. Сердце-то материнское, сам знаешь, как заколохнется, так и не могу больше. Те-то двое без вести пропали, мне сказал воинский, живы ли они, родимый ты мой? Хоть бы во сне их увидеть, что ли, а то не сплю, ночи все о них думаю, душа вот так и надрывается. Встану утром, дело не делаю, из рук все валится, о домашних думать забыла. О, Господи! И за что матерям наказанье такое. Помолись за них, батюшка.
Старец Леонид положил ей на голову руки и громко сказал: — Об ушедших не плачь и не тоскуй, об оставшихся думай, об них заботься. Встань, помолись Богородице нашей, заступнице алчущих и жаждущих, и иди домой с миром. Не наказует Господь, а испытывает силу любви твоей. Об ушедших плачешь, об оставшихся забываешь, нехорошо это. Господь не оставит ушедших.
— Ох, батюшка, ты мой ласковый, — говорила, поднимаясь, женщина, — верно ты говоришь, нехорошо это, все забыла, о домашних забыла.
Но старец стоял уже перед женщиной с ребенком.
— Болен, — полуспросил он.
— Болен, и не знаю, что делать. Муж-то, вишь, на войну ушедши. Как забрали его, так молоко у меня в грудях и пересохло. Ну, конечно, стали его водой поить, кашицей кормить, — да какое уж это кормление. Он и стал чахнуть и зачах совсем, опаршивел весь. Здоровенький родился, а теперь никудышний. Мы его и к знахарям, и к докторам таскали, да разве они знают что? А коли муж вернется, а его не будет, куда же я тогда? Спасибо, вот старуха Антипьевна уговорила, сходи, говорит, к старцу Леониду, к тебе то есть, он говорит, все знает, положит руки и болезнь минет. Сорок верст к тебе пехом шли. Помолись, батюшка.
ebooksa