Возможно, подобный «клибанион» послужил образцом для более позднего русского клепанного пластинчатого доспеха с железными птеригами (XIII век)[300], т. н. «доспеха Довмонта», реконструированного Климом Жуковым. Кроме «клибаниона», Василий II облачен в ламеллярные наручи, защищающие предплечье, а не локтевой сустав. Ламеллярный «клибанион» с кожаными птеригами, возможно, представлен на известной фреске X века, изображающей Иисуса Навина, из монастыря Хосиас Лукас. Лев Диакон, описывая боевые действия между императором Иоанном I Цимисхием и князем Святославом в 970-е годы, часто упоминает то ли кольчугу, то ли ламеллярный доспех русских и варяжских воинов-«тавроскифов», называя его «θώρακας ἁλυσιδωτούς»[301] (доспехи из цепных звеньев). М. М. Копыленко предложил перевести «θώρακας ἁλυσιδωτούς» как «кольчуги», следуя за переводчиками Полибия и Диодора Сицилийского, которые описывали при помощи этого термина «лорику хамату» – древнеримский кольчужный доспех. М. Я. Сюзюмов и С. А. Иванов предложили неверный вариант перевода: «панцирь, сделанный из цепных звеньев», следуя словарю И. Х. Дворецкого. На самом деле «панцирь» – это русский кольчатый доспех второй половины XV века, поэтому предложенный авторами комментария перевод вносит путаницу в понимание текста Льва Диакона и не может быть признан удовлетворительным. С нашей точки зрения, Лев Диакон может описывать как кольчугу, так и ламеллярный доспех, распространенный в Восточной Европе в Средние века благодаря влиянию степных кочевников – хазар и печенегов. Как известно, пластины ламеллярного доспеха скреплялись между собой при помощи шнуровки, что Лев Диакон мог попытаться передать при помощи классического военного термина из другой эпохи.
Великомученик Феодор Стратилат. Византийская икона
Как свидетельствуют миниатюры «Мадридского Скилицы» – рукописи MS Graecus Vitr. 26–2 середины XII века, в сопоставлении с рядом других, более ранних изобразительных источников иранского происхождения, византийские солдаты использовали как заимствованные, так и собственно восточно-римские типы доспехов, в частности, ламеллярный доспех с металлическими наплечниками и набедренниками, ламинарные доспехи, чешуйчатые доспехи, которые в X–XI веках в большом количестве заимствовались также восточными соседями Византии, в частности арабами, хорасанцами, хорезмийцами, дейлемитами, а также кочевниками – хазарами, печенегам и сельджуками[302]. Византийский комплекс оборонительного вооружения включал ламеллярный нагрудник – «клибанион», металлические наплечники, а чаще кожаные или ламеллярные птериги, а также «подол» или «полы», называвшиеся по-гречески «кремасмата» или «кавадия» – широкие настеганные накидки, иногда с кольчужными элементами усиления, которые закрывали бедра всадника и часть корпуса лошади. Применялись также металлические створчатые наручи, идентичные сахновским, или же ламеллярные наручи. На ногах стратиоты носили чулки и сапоги, также заимствованные еще у гуннов, а также «халкопселла» или металлические поножи (буквально – медные трубы)[303]. Однако, как византийский «клибанион», так и восточные ламеллярные доспехи были далеко не единственными – хотя и наиболее дорогими – типами защитного вооружения в византийской армии этого периода. Как показывают изображения, упомянутые типы доспехов могла заменять обычная кольчуга или же «эпилорикий» – доспех из стеганой ткани, называвшийся в Европе «гамбезон», либо «неурон» – доспех из войлока. «Тактика» Льва VI (X век) предписывала клибанофорам – отборному отряду тяжелой конницы – надевать стеганный «эпилорикий» на кольчугу. Стеганный «эпилорикий» имел ряд преимуществ по сравнению с «клибанионом» или ламеллярными доспехами восточного происхождения. Этот доспех был дешев и быстр в изготовлении. Ношение стеганного доспеха облегчало действия византийского солдата в условиях жары и согревало его во время стужи. Возможно, болгарские воины на миниатюрах Минология Василия II (Ms. Vat. gr. 1613) облачены именно в стеганные доспехи. Такие доспехи активно использовались также для изготовления конской защиты. В ряде источников содержатся описание, позволяющие представить византийский конский доспех X–XI веков как сочетание стеганной защиты коня и металлического налобника.
Византийская армия на марше. Миниатюра из рукописи «Мадридского Скилицы», середина XII в.
В XI–XII веках в византийской армии господствовали различные варианты фригийского шлема, известного в регионе еще со времен эллинизма. Фригийский шлем нередко снабжали защитной маской, например, норманны в южной Италии. Такие шлемы встречаются на миниатюрах рукописи «Мадридского Скилицы», где головы византийских стратиотов прикрыты шлемами фригийского типа или, порой, башлыками, обтянутыми чешуей. Одним из сохранившихся вариантов средневекового фригийского шлема является упоминавшийся шлем из Браничево (Сербия) XII века. Наряду с фригийским шлемом в византийской армии использовали шлем «кассидион», снабженный султаном, кольчужной бармицей «дзаба»[304], а позднее маской-личиной. Подобные личины византийского происхождения известны по археологическим находкам на территории домонгольской Руси, в частности в Серенске и Изяславле; также аналогичные личины кочевнического происхождения известны благодаря находкам фрагментов из Ротмистровки, личины из Херсонеса – благодаря кочевническим шлемам с личиной из погребений у села Ковыли и у села Липовец[305]. Некоторые сообщения Анны Комниной, упомянутые выше, дают основание предполагать, что в византийской армии времен императора Алексея Комнина получили распространение кочевнические боевые наголовья с личиной или кольчужной бармицей, аналогичные кочевническим шлемам из погребений у села Липовец и у села Чингул[306].
Шлемы, напоминающие «кассидион», присутствуют на миниатюрах «Мадридского Скилицы». Не исключено, что византийские солдаты еще употребляли в XI веке старые шлемы «шпангельхельм», относящиеся к типу шлема из Torricella Peligna, распространенные в ранневизантийскую эпоху. Позднее, в XIII веке, в византийской армии появится новый специфический тип шлема, известный как «греческий колпак». Данный шлем представлял собой металлический колпак, снабженный круглыми полями. По-видимому, к шлему часто прикрепляли кольчужную бармицу, закрывавшую лицо и шею. Экземпляр такого шлема с Деисусным чином и легендами на греческом языке (без бармицы) хранится в собрании Оружейной Палаты в Москве. Благодаря «Мадридскому Скилице» мы узнаем о том, что византийские воины часто использовали круглые щиты с умбоном, характерные для вооружения вендельской эпохи и эпохи викингов.
Император Феофил со свитой. Миниатюра из рукописи «Мадридского Скилицы», середина XII в.
Наступательное оружие солдат Византийской империи в целом было идентично западноевропейскому. На основании материалов изображений «Мадридского Скилицы» и Псалтири Василия II можно сделать вывод о том, что главным оружием нападения в византийской армии, как и на Западе, было длиннодревковое копье для конного боя. У бедра воин носил меч, представлявший собой тот или иной вариант каролингского или романского меча, изготовленного франками или немцами. Большую популярность у византийских катафрактов имело оружие ударного дробящего действия, в частности, булавы с тремя, четырьмя или шестью гранями. Такая булава, в частности, хранилась Дигенисом Акритом в специальном чехле. Булавы представляют собой довольно частую находку при раскопках византийских городов на Балканах или городов Древней Руси. Кроме меча и булавы византийские катафракты нередко имели на вооружении «парамирион» – однолезвийный палаш, возможно, заимствованный еще в VI–VII веках у аваров и ставший прообразом сабли[307]. Важным атрибутом византийского стратиота был композитарный лук гуннского типа со стрелами, описанный в начале «Истории войн» Прокопия Кесарийского. Как правило, каждый клибанофор и катафракт имел лук и колчан со стрелами. В этом проявлялась особенность старинной византийской тактики, сочетавшей гото-аланский способ атаки с копьем и мечем и гуннский способ атаки с обстрелом противника из лука.
Три столетия спустя после смерти Анны Комниной, на исходе Средневековья, когда западноевропейские рыцари давно забыли о Константинополе, а Византия отсчитывала последние годы своего существования, в Дижон ко двору Филиппа Доброго (1419–1467), герцога Бургундского, прибыл посол византийского императора Иоанна VIII Палеолога (1425–1448) по имени Феодор Каристос. Рыцарь Оливье де Ламарш (1425–1502), на протяжении многих лет служивший герцогу Карлу Смелому (1466–1477), описал византийского посла в своих «Мемуарах». По его словам, «греческий рыцарь» был чрезвычайно искусен во владении оружием. После вручения официальной ноты от императора, содержавшей просьбу о помощи против «великого турка», Феодор Каристос продемонстрировал бургундским рыцарям чудеса джигитовки. В частности, Оливье де Ламарш отмечает, что византиец поразил присутствующих на турнире мастерской стрельбой из лука с седла, которую он вел на полном скаку, сжимая в зубах собственную бороду[308]. Вероятно, в последние десятилетия существования Византии небольшая армия Константинопольского императора в сфере вооружения и тактики уже представляла собой копию османской армии, хотя и была разбавлена каким-то количеством итальянских и каталонских кондотьеров. Похожие тенденции, по мнению специалистов, имели место в это время и в Московском государстве, где примерно со второй половины XV века тяжеловооруженная латная княжеская дружина европейского типа уступает место более массовой дворянской коннице, оснащенной по татарскому образцу. На исходе Средневековья кочевнические традиции, описанные еще Прокопием Кесарийским, определяли характер византийского военного искусства, по всей видимости, в несравненно большей степени, чем в эпоху Анны Комниной, в описанный нами период вестернизации византийской военной знати под влиянием варягов, норманнов и англосаксов.
Автор хроники мессира Жака де Лалена (1421–1453), возможно, Жорж Шателен (1405/1415–1475) – еще один рыцарь герцога Карла Смелого, рассказал о новом посольстве некоего рыцаря из Константинополя, который был посланником последнего византийского императора Константина XI Палеолога (1448–1453). Посольство прибыло в Шалон ко двору герцога Филиппа Доброго. Византийский посланник и двенадцать его спутников были одеты «по греческой моде» (a la mode gregeoise)[309]. Возможно, под этим следует понимать не столько статскую или придворную одежду ромеев, сколько специфические византийские доспехи – «клибанион» с птеригами и «эпилорикий», шлем типа «греческий колпак» с бармицей, – удивившие бургундских рыцарей, облаченных в «миланские» и «готические» латные доспехи, шлемы арме и салады.
Кочевнический шлем из погребения у села Липовец, начало XIII в., Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж
Примечательно также обстоятельство, отмеченное еще Никитой Хониатом. Традиция турниров была принесена в Византийскую империю в конце жизни Анны Комниной, в царствование ее племянника императора Мануила I Комнина, который лично дрался на турнире, устроенном по случаю посещения василевсом Антиохии и бракосочетания Мануила и Марии Антиохийской (1145–1182)[310]. Благодаря этому обстоятельству в сознании западноевропейских рыцарей, в частности Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха, Византия превратилась в своеобразный источник рыцарства. По мнению Кретьена де Труа, высказанному в романе «Клижес», рыцарство изначально существовало в Греции, затем было заимствовано в Риме, а из Рима распространилось во Франции[311].
С нашей точки зрения, подобное мнение не является банальным результатом рецепции древнегреческой мифологии в рыцарскую литературу XII века, но отражает реальные процессы генезиса рыцарства, происходившие на протяжении раннего Средневековья и хорошо известные современникам.
Кочевнический шлем из ханского погребения у села Чингул, вторая четверть XIII в., Киевский областной археологический музей
Проблема эволюции тяжелой конницы в раннее Средневековье ставит любого исследователя перед сложной проблемой рецепции ирано-сарматских военных традиций в «варварской» Европе. В свое время А. М. Хазанов в устной консультации высказал нам мнение о том, что никаких отчетливых материальных следов культурной преемственности между ирано-сарматскими военными традициями всадничества и франко-норманнским рыцарством XI–XII веков не существует. В то же время крупный специалист в области сарматской археологии А. В. Симоненко признает, что есть веские основания полагать, что многие из воинских традиций и навыков европейского рыцарства восходят к обычаям и тактике сарматских всадников[312]. Почему бы не допустить в таком случае, что именно византийская военная аристократия на протяжении веков играла роль передаточного звена в развитии традиций всадничества, обогащавшихся опытом постоянных войн, которые вела Византийская империя против арабов и степных кочевников? Никифор Вриенний отмечал в своем сочинении подвиг аланских солдат, служивших в византийской кавалерии под командованием молодого стратига Алексея Комнина и отличившихся в бою с сельджуками в период мятежа Русселя де Байоля[313]. Как уже было отмечено, присутствие в византийской армии аланских конных контингентов засвидетельствовано также более ранними источниками, что подтверждает наше предположение о том, что византийская армия была важным элементом в передаче традиций всадничества в Европе раннего Средневековья.
Первая норманнская война
По словам Анны Комниной, в начале 1081 года Роберт Гвискар стянул к Бриндизи крупные силы – сто пятьдесят кораблей и тридцать тысяч солдат. На каждом корабле располагалось по двести рыцарей вместе с оружием и конями, готовые десантироваться и вступить в бой на балканском побережье[314]. Ордерик Виталий упоминает гораздо более скромную цифру – десять тысяч рыцарей и сержантов[315]. Норманнская хроника и Петр Диакон – пятнадцать тысяч воинов[316]. Как отмечает Анна, в войске, кроме норманнских рыцарей и лангобардских вассалов Роберта, было множество мобилизованных жителей южной Италии, не умевших владеть оружием и ездить верхом. «Не довольствуясь теми воинами, которые с давних пор воевали вместе с ним и знали военное дело, он формирует новое войско, призывая на службу людей всех возрастов. Со всех концов Ломбардии и Апулии собрал он старых и малых и призывал их к воинской службе. Можно было видеть, как мальчики, юноши, старики, которые и во сне не видели оружия, облеклись тогда в доспехи, держали щиты, неумело и неуклюже натягивали тетиву лука, а когда следовало идти, валились ниц. Это было причиной неумолчного ропота, который поднялся по всей Лонгивардии…»[317], – отмечает принцесса, сгущая, вероятно, краски. Весной 1081 года авангард Роберта под командованием его сына Боэмунда высадился на балканском побережье недалеко от Авлона. Здесь норманны соединились с войсками республики Рагуза. Роберт атаковал Корфу и 10 мая 1081 года захватил остров вместе с крепостью. Создав там плацдарм для прибывающих из Италии резервов, Роберт подошел к Диррахию – древнему Эпидамну, который был ключом в дороге на Константинополь, т. е. древнеримской
В это время Алексей Комнин через послов сумел заключить с дожем Венеции Доменико Сельво союз о совместных действиях против норманнов. Доменико Сельво был женат на Феодоре Анне Дукине – дочери византийского императора Константина X Дуки и императрицы Евдокии Макремволитиссы. Данное обстоятельство располагало его к империи и делало потенциальным союзником императора Алексея Комнина, женатого на Ирине Дукине – двоюродной племяннице императора Михаила VII Дуки Парапинака. Возможно, что большое политическое значение брака Алексея и Ирины проявилось таким образом не только в дни комниновского переворота, но и в период Первой норманнской войны. В конечном итоге именно политические выгоды от брака с Ириной, вероятно, и отрезвили Алексея Комнина, заставив его отказаться от идеи развестись с Ириной и сочетаться браком со своей возлюбленной красавицей Марией Аланской.
Однако, кроме родственных связей с Комнинами, существовал еще один вполне прагматический фактор, определявший провизантийскую политику Венеции в этот период. Дож вполне справедливо опасался, что норманны, завоевав Балканы, перекроют Отрантский пролив и запрут венецианский флот в Адриатическом море. Поэтому венецианцы, скрытно на своих галерах подойдя к Диррахию, предприняли попытку прорваться в порт осажденного города. Норманнские корабли атаковали венецианцев, однако в ночном бою венецианцы одержали полную победу – значительное количество норманнских судов спалили греческим огнем, остальные разметали вдоль побережья и в итоге пробились в Диррахий. Этот успех был воспринят оборонявшимися византийскими солдатами как крупная победа.
Георгий Палеолог руководил обороной Диррахия, ожидая подхода главных сил во главе с самим императором Алексеем. Византийская армия подошла к городу для снятия осады в октябре 1081 года. Фердинанд Шаландон привел все сведения источников, которые могут пролить свет на приблизительную численность и состав армии василевса. По свидетельству Лупа Протоспафария, численность византийской армии достигала 70000 человек. Очевидно, эта цифра сильно преувеличена. Собрать такие силы в течении короткого промежутка времени и кормить их на протяжении военной кампании было в ту эпоху – учитывая специфику феодальной экономики XI века – довольно сложно. Более того, армия проходила по территориям балканских фем, в течении предыдущего десятилетия изрядно опустошенных мятежами болгар и рейдами печенегов. Известный хрисовул Алексея Комнина, датированный 1088 годом и содержащий акт дарения острова Патмос некоему харистикарию по имени Христодул, включает в себя перечень воинских частей, принимавших участие в осенней кампании 1081 года в составе полевой армии Алексея. Согласно хрисовулу, под командованием Алексея находились представители большинства народов Европы, практически «двунадесять язык»: варяги, русские, франки, немцы, англосаксы, болгары, печенеги, сельджуки Татикия, тагмы катафрактов из Македонии и Фессалии, павликиане из Филиппополя, армяне под командованием Ошина Лампронского, конница провинциалов (армяне и грузины) под командованием Григория Бакуриани, даже небольшая часть французских норманнов под командованием Константина Умбертопула, которые предпочли служить не Гвискару, а византийскому императору. Императорская гвардия принимала участие в походе в полном составе, в частности, под знаменами Алексея была варяжская гвардия, вестиариты и экскувиты[318].
ebooksa