Даниэль Деронда

Горе уже почти улетучилось, уступив место романтическим мечтам о том, как тихая преданность Ганса сделает его незаменимым для Майры. А в отношении ее происхождения молодой человек чувствовал себя во всеоружии, ибо кто не слышал вымышленную или правдивую историю о женщине, пожертвовавшей своей религией ради любви? И если сердце Майры опрометчиво устремилось к христианину Деронде, то это лучшее тому подтверждение. Надежда Ганса, словно птичка, вновь воспарила, невзирая на тяжелые обстоятельства.

Они нашли Мордекая необыкновенно счастливым. В руке он держал письмо, а глаза его сияли спокойным торжеством. Как только мужчины поздоровались, Майра нежно обняла брата и взглянула на письмо, не осмеливаясь спросить, от кого оно.

– Письмо от Даниэля Деронды, – пояснил Мордекай, отвечая на молчаливый вопрос. – Короткое. Он только сообщает, что надеется скоро вернуться. Непредвиденные обстоятельства задержали его. Обещание новой встречи с ним стало для меня лучом света среди туч, – продолжил Мордекай, обращаясь к Гансу. – Вас его возвращение тоже обрадует. Разве у него не два верных друга?

Майра незаметно ускользнула в свою комнату, опустилась на стул и прижала ладони к вискам, словно внезапно ощутила острую головную боль. Потом встала, подошла к умывальнику и, плеснув холодной водой в лицо и на волосы, так что локоны покрылись хрустальными каплями, предстала свежим цветком, только что раскрывшимся среди блестящей от росы травы. С облегчением выдохнув, она надела домашние туфли, после чего снова присела на стул. Две минуты, проведенные в раздумьях, показались ей вечностью, она вздрогнула, словно очнувшись, и поспешила вниз, чтобы приготовить чай.

Майра будто вернулась к прежней жизни. Она помнила, что должна учить партии, репетировать, а по вечерам выходить на сцену, чтобы играть и петь; должна скрывать свои страдания от отца – и чем тяжелее становилась жизнь, тем более она таилась. Сила характера давно нашла выражение в ангельском терпении, так что сегодняшнее напряжение чувств быстро переросло в спокойное восприятие горя – знакомого спутника прежних лет. Однако, хотя Майра двигалась и говорила, как обычно, проницательный наблюдатель заметил бы, что это внешнее спокойствие – результат сдерживаемой внутренней борьбы.

Тот, кто мнит себя баловнем судьбы и считает бедствия уделом других, каждое испытание встречает слепым гневом и почти верит, что его дикие крики изменят направление бури. В отличие от этих людей Майра ничуть не удивилась, когда знакомая печаль после короткого перерыва вернулась и по старой привычке уселась рядом. Привыкнув ожидать скорее неприятности, чем радость, Майра сразу поверила предположениям Ганса и теперь не сомневалась, что взаимное расположение Деронды и миссис Грандкорт в свете последних событий приведет к свадьбе. Винить Деронду было не в чем: обстоятельства сложились таким образом, что он был связан тесными узами с этой женщиной, принадлежавшей к другому миру и казавшейся чуждой не только Майре и Эзре, но и самому Деронде. Если бы можно было сделать так, чтобы брат ничего не узнал! Майра не понимала всей значимости отношений между Дерондой и братом, но чувствовала, что присутствие миссис Грандкорт разъединит их. Во всяком случае, именно опасением за брата Майра поначалу объясняла свое непримиримое отвращение к этой особе, однако вскоре поняла, что это отношение не изменится даже в том случае, если Эзра будет избавлен от потери.

«То, о чем я пела и что изображала на сцене, теперь происходит со мной. Любовь и ревность – вот мои чувства». Такой бесстрастный приговор вынесла себе Майра. Но разве кому-то есть дело до ее боли? Боль должна остаться тайной, как детская тоска по горячо любимой матери, однако новые чувства, в отличие от прежних, воспринимались как несчастье. Оказалось, что благодарность и глубокое уважение к своему спасителю, которые прежде она выражала в восторженных словах, теперь утонули в эгоистичной боли и превратились в нечто постыдное – в абсурдное желание стать важной для человека, которому была многим обязана. Не меньшее раздражение доставляла неприязнь к женщине, получившей то, о чем мечтала Майра. Но какая надежда, какая тщеславная уверенность тайно жила в душе, чтобы внезапно вырваться на свободу в виде разочарования и ревности? Разве, находясь в здравом уме и твердой памяти, Майра могла хотя бы на миг представить, что Деронда способен ее полюбить? Прежнее беспокойство было относительно туманным и легко объяснялось сожалением о том, что спаситель лишь на время появился в их с братом мире. Мир этот отличался от его собственного мира так же, как дверь бедной хижины, где единственное величие исходит от таинственных недоступных звезд, отличается от великолепного подъезда с фонарями и лакеями. Но сейчас чувство Майры уже не было туманным: образ миссис Грандкорт, уводящей Деронду все дальше и дальше, терзал сердце ничуть не меньше, чем раздирающие плоть клешни страшного существа.

– Я много что терпела в своей жизни, но это еще хуже. Да, хуже! Никогда еще ни к кому я не испытывала таких ужасных чувств! – прошептала в подушку бедная девушка.

К подобному умозаключению Майра пришла после разговора с Эзрой, которого радость от скорой встречи с другом вдохновила на глубокомысленную беседу с сестрой. Одна идея особенно занимала его ум.

– Видишь ли, Майра, – проговорил Мордекай после долгого молчания, – дело в том, что молитва «Шма Исраэль», в которой мы признаем божественное единство, представляет собой главный духовный ритуал иудаизма. Именно это делает нашу религию основополагающей для всего мира, поскольку божественное единство положило начало высшему единству человечества. Таким образом, народ, осмеянный за свою обособленность, принес остальным народам объединяющую идею. Теперь, в полноте общности, часть вмещает целое точно так же, как целое вмещает каждую часть. Таким путем человеческая жизнь стремится к образу высшего единства. По мере того как наша жизнь становится духовной, наполняясь мыслью и радостью, обладание тяготеет к большей универсальности, приобретая независимость от грубого материального контакта. В результате всего лишь за один день душа человека способна полнее познать прошлое, нынешнее и будущее благо, чем если бы он всю жизнь пробирался извилистыми тропами ощущений. В этот момент, сестра моя, я храню в душе радость чужого будущего: будущего, которое не увидят глаза, а дух не признает своим, – но я признаю его сейчас и люблю так, что готов положить на его алтарь эту бедную жизнь и сказать: «Гори, гори невидимо и превратись в то, что станет моей любовью, но не мной». Понимаешь ли ты, Майра?

– Немного, – робко ответила сестра. – Но мой ум слишком слаб, чтобы это почувствовать.

– И все же, – настойчиво продолжил Мордекай, – женщины особенно созданы для любви, которая находит свое высшее проявление в отречении. Поздний «Мидраш»[85] рассказывает историю молодой иудейки, которая так глубоко любила короля иной веры, что прокралась в тюрьму и поменялась платьем с его возлюбленной, приговоренной к смерти. И все ради того, чтобы король был счастлив в любви. Это и есть высшая преданность, не ведающая темных чувств.

– Нет, Эзра, нет! – тихо, но убежденно возразила Майра. – Дело вовсе не в этом. Она хотела умереть, чтобы король узнал о благородном поступке и понял, что она лучше той, другой. Стремление победить подтолкнуло ее к гибели.

Мордекай немного помолчал и проговорил:

– Может быть, и так, Майра. Но что, если она поступила так, надеясь, что король никогда не узнает?

– Ты представляешь историю в таком виде, потому что велик духом и стремишься во всем видеть возвышенное. Но мне кажется, что в данном случае ты ошибаешься. Иудейская девушка страдала от ревности и стремилась любым способом завладеть если не сердцем, то умом короля. И ради этой цели пошла на смерть.

– Сестра моя, ты прочитала слишком много пьес, где авторы изображают страсти в виде демонов, обитающих вдали от благородных свойств души. Ты судишь по пьесам, а не по влечению собственного сердца, так похожего на сердце нашей мамы.

Майра промолчала.

Глава V

Свернув с фешенебельной улицы Найтсбридж после благотворительного концерта в богатом доме, куда ее рекомендовал Клезмер, Майра услышала за спиной чьи-то торопливые шаги. Концертное платье – как всегда, черное и простое, да еще прикрытое легким плащом – никак не могло привлечь незадачливых ухажеров, однако об этом девушка даже не подумала. Ее тревожили опасения иного свойства. Она сразу подумала об отце и теперь боялась обернуться, как будто ее преследовал призрак. Она продолжала идти, не ускоряя шаг, – какой в этом смысл? Если это действительно отец, то он непременно окликнет ее и потребует признания. Майра представила, что произойдет дальше, уже почти не сомневаясь, что человек за спиной действительно не кто иной, как отец, и тут же пожалела о данном миссис Мейрик обещании не скрывать ничего, что имело к нему отношение. Желая избавить брата от излишних волнений, она решила, не доходя до дома, обернуться и вызвать отца на разговор, но не успела свернуть на улицу, где располагался их с братом дом, как почувствовала, что кто-то схватил ее за руку, знакомый голос требовательно окликнул: