Даниэль Деронда

– Слишком долго рассказывать. Мы уже у двери нашего дома, и брат не простил бы меня, если бы я закрыла ее перед тобой.

Майра помедлила на крыльце, пристально глядя на стоявшего на тротуаре отца. При мысли о том, что ожидает Эзру, сердце забилось чаще. И в то же время она ощутила укол унижения и стыда, острой болью пронзивший почтительное дочернее сердце.

– Подожди минуту, дорогая, – попросил Лапидот тише. – Каким человеком стал Эзра?

– Хорошим человеком. Удивительным человеком, – подчеркнуто медленно ответила Майра, стараясь справиться с волнением. Она считала необходимым подготовить отца к предстоящей встрече. – Но когда мои друзья его разыскали, он был крайне беден. Работал за кров и еду. Когда-то, двенадцать лет назад, сильным и счастливым, он держал путь на Восток, о котором мечтал. Но мама позвала его, потому что… потеряла меня. Он вернулся, чтобы заботиться о ней: помогал справляться с трудностями, пока она не умерла в глубоком горе. Эзра тоже потерял здоровье и силу и с каждым годом слабел. Он обладает многими знаниями и сохранил ясный ум. Каждый, кто его узнает, проникается к нему глубоким почтением. Стоять перед ним все равно что стоять перед пророком Господа. Любая ложь бесполезна, – с трудом закончила Майра и опустила глаза, чтобы не видеть отразившегося на лице отца постыдного разочарования.

Со свойственной ему бойкостью он тут же нашел выход из затруднительного положения.

– Дочка, милая, – проговорил он ласково. – Не хочется ли тебе, чтобы я предстал перед сыном в более приличном виде? Располагая небольшой суммой, я смог бы привести себя в порядок и явиться к вам, как положено отцу, а потом поискать работу в достойном месте. В приличной одежде меня охотно бы взяли. Я хочу соединиться со своими детьми, все забыть и все простить. Тебе никогда еще не доводилось видеть отца в таком состоянии. Если бы ты дала мне сейчас десять фунтов или принесла их завтра, то через день-другой я смог бы предстать перед вами в надлежащем виде.

Майра почувствовала искушение, но не поддалась соблазну и решительно ответила:

– Не хочется отказывать тебе, отец, но я дала слово ничего не делать тайно. Мне очень тяжело видеть тебя в нужде, но придется немного потерпеть. А потом ты сможешь купить новую одежду, а мы за нее заплатим. – Майра поняла, как мудра оказалась миссис Мейрик, взяв с нее обещание не иметь никаких тайных сношений с отцом.

Добродушие покинуло Лапидота. Презрительно усмехнувшись, он заметил:

– Ты жестокая молодая леди. Дала обещание не дать отцу фунт-другой, когда у самой достаточно денег, чтобы ходить в шелках. Отцу, который тебя боготворил и лучшую часть жизни посвятил твоему воспитанию.

– Да, я знаю, что это жестоко, – ответила Майра, чувствуя себя хуже, чем в тот день, когда хотела утопиться. Губы ее побелели. – Но, отец, еще более жестоко нарушать данные обещания. Ты разбил сердце мамы, а это разбило жизнь Эзры. Теперь нам с тобой предстоит принять горечь прошлого. Наберись терпения и предстань перед сыном таким, какой ты есть.

– Значит, завтра, – заключил Лапидот и уже хотел отвернуться от бледной дрожащей дочери, но вдруг передумал. Беспокойно порылся в карманах и умоляющим тоном произнес: – Я расстроен твоим отношением, Майра, но к завтрашнему дню соберусь с духом. У тебя найдется немного карманных денег? Полагаю, обещание не будет нарушено, если ты одолжишь отцу пару монет на сигару.

Майра холодными дрожащими руками достала кошелек. Лапидот мгновенно его схватил и исчез, пробормотав на прощание:

– До свидания, моя девочка. До завтра.

Отойдя на небольшое расстояние, он остановился и открыл кошелек. В нем оказалось две монеты по полсоверена, серебряная монета и приклеенный к крышке листок бумаги, на котором каллиграфическим почерком Эзра написал на иврите имя матери, даты ее рождения, свадьбы и смерти, а также короткую молитву: «Да будет Майра избавлена от зла». Прочтя эти строки, Лапидот вспомнил себя – умного честолюбивого молодого человека, зарабатывающего на жизнь перепиской бумаг, – и свою обожаемую невесту Сару. Сейчас в Лапидоте не осталось ничего от прежнего молодого человека, и о прошлом он вспоминал хладнокровно – так человек, потерявший вкус, воспринимает лишь форму и текстуру еды, но не чувствует ее главное качество. Лапидот быстро отвлекся от воспоминаний и попытался представить, сколько удастся выручить за изящный кошелек, а потом задумался, как бы получить от дочери еще денег, не подвергая себя покаянию и серой жизни под наблюдением грозного сына. Чувствительности к подобным вопросам он не утратил.

Тем временем Майра вошла в дом, не в силах терпеть жестокую душевную боль. Брат разбирал свои старые рукописи, которые хотел передать Деронде. Майра упала перед ним на колени и зарыдала, время от времени восклицая:

– Эзра, Эзра!

Он молчал, пытаясь понять причину горя – тем более поразительного из-за несвойственной сестре вспышки отчаяния. Наконец, все еще всхлипывая, Майра подняла голову и судорожно пролепетала:

– Эзра, отец! Наш отец! Он преследовал меня. Я хотела, чтобы он пришел сюда. Я сказала, что ты примешь его, но он ответил, что не сейчас, а завтра. Попросил денег. Я отдала ему кошелек, и он ушел.

Тревога Мордекая утихла: он ожидал чего-то худшего. Погладив сестру по волосам, он нежно проговорил: