Все православные церковные правила и обычаи строго выполнялись Царской Семьей, — посты, исповедь, св. Причастие, христосование.
На Пасху Государю приходилось христосоваться со множеством православных людей всех рангов. Дворцовые караулы, несшие наряд в Светлую ночь, имели счастье в полном своем составе христосоваться с Государем, получая из Его рук пасхальные яйца.
Ходнев Д. Император Николай П Державный Вождь Российской Армии (из воспоминаний рядового-офицера). В кн. Государь Император Николай П Александрович. Сборник памяти 100-летия со дня рождения. Нью-Йорк, 1968. С. 134–135.
Дневник Великого Князя Константина Константиновича. ГАРФ. Ф. 660. Оп. 1. Ед. хр. 56.
Там же.
В январе 1907 года л. — гв. Атаманскому полку, все лето простоявшему на усмирении бунта латышей в Лифляндской губернии, был назначен Высочайший смотр в Царском Селе. Последние две недели перед смотром мы постоянно учились в Михайловском манеже, готовя полк к параду в конном строю. Лошади были прекрасно подобраны, вычищены, все заново подкованы, шинели прямо из полковой швальни.
Накануне смотра полк выступил походом из Петербурга и пришел на площадку перед Большим дворцом, где и сделал репетицию. Полк ходил идеально.
Вечером офицеры полка были приглашены к высочайшему столу. В одиннадцатом часу ночи, когда Государь, удостоивший милостивой беседы офицеров, уехал из дворца, Великий Князь Николай Николаевич, провожавший Государя, вернулся и передал командиру:
«Государь Император хочет показать полку Его Шефа, Наследника Цесаревича. Так как погода ненадежна, Его Величество приказал смотр произвести в пешем строю, в гарнизонном манеже».
Парада в пешем строю мы не репетировали, во всяком случае, готовясь к конному строю, мы потеряли «ногу». Заведующий хозяйством из экономии, чтобы не мять, поддел под шинели старые голубые мундиры и шаровары второго срока…
И вот с последним поездом сотенные каптенармусы и по 10 человек от каждой сотни помчались в Петербург, всю ночь грузили мундиры и в 4 часа утра с экстренным поездом отправили в Царское Село. В 4 часа люди были подняты, накормлены, и мы занялись пригонкой обмундирования для нашего парада. В семь часов утра мы были в Манеже и в сумраке зимнего дня репетировали, добиваясь «ноги».
В одиннадцать часов длинной голубой лентой вытянулся полк вдоль манежа.
Чисто вымытые, с завитыми кудрями, лица казаков были свежи и румяны. Первое возбуждение скрадывало усталость бессонной ночи. Наконец, распахнулись ворота.
Командир полка скомандовал: «…шай! На караул!»
Дрогнули шашки, вытянулись вперед, взметнулись малиновые кожаные темляки и замерли. Трубачи заиграли полковой марш. Государь взял на руки Наследника и медленно пошел с Ним вдоль фронта казаков.
Я стоял вдоль фланга своей 3-й сотни и оттуда заметил, что шашки в руках казаков 1-й и 2-й сотен качались. Досада сжала сердце: «Неужели устали? Этакие бабы!.. разморились». Государь подошел к флангу моей сотни и поздоровался с ней. Я пошел за Государем и смотрел в глаза казакам, наблюдая, чтобы у меня-то, в моей «штандартной» вымуштрованной сотне, не было шатания шашек.
Нагнулся наш серебряный штандарт с черным двуглавым орлом, и по лицу бородача, старообрядца красавца вахмистра, потекли непроизвольные слезы.
И по мере того, как Государь шел с Наследником вдоль фронта, плакали казаки и качались шашки в грубых, мозолистых руках, и остановить это качание я не мог и не хотел.