– Дай мне вооружиться! Стою! – воскликнул Тенчинский, которому заступили двери.
Едва с трудом вынудили Зборовского, чтобы, неохотно подав Тенчинскому руку, отпустил его домой.
– Спеши, потому что меня гнев и злость спалит! – крикнул за уходящим.
Казалось, вещь совсем решённая и поставленная на хорошую дорогу, дело было только в том, чтобы Зборовского задержать, успокоить до времени и не дать ему кричать, потому что его крик даже до сенаторской комнаты доходил.
Чуть только его усаживали, он вскакивал, ругался, метался в ярости; на скамье усидеть не мог, бегал по помещению, в котором его держали, пока бы Тенчинский из довольно отдалённого дома на Подвале вернулся.
Каждая уплывающая на ожидании минута всё больше его растравляла. Ему казалось, что Тенчинский ускользнул, чтобы избежать схватки, что не думал и не хотел вернуться.
Напрасно его старались к разуму привести.
Наконец приятели, чтобы время не казалось ему таким долгим, уговорили Мошинского, слугу Зборовских, который должен был встретиться с тем несчастным Янашом Хорватом, отправиться на поединок с ним и хоть этим боем желание мести пана Самуэля удовлетворить.
Дали знать, что Мошинский и Хорват были готовы к бою – ждали, когда им дадут знак.
Порядок требовал, чтобы король дал знак к турниру, а тот сидел ещё в сенате.
Зборовский уже и на него не хотел обращать внимание, так ему было неотложно, когда на лестнице показался Генрих и подбежавшему к нему одному из придворных равнодушно ответил, что противники могут сразиться друг с другом.
Пан Самуэль побежал с этим сам и сел также на коня, а с ним те, что его сопровождали. Приблизился к Мошинскому, который как раз брал копьё, и крикнул ему:
– А помни, чтобы его разуму научил, потому что тебе не прощу.
Мошинский только покачал головой.
Поглядев на них обоих, хоть тот поляк, слуга Зборовских, казался крепким и ловким, можно было сказать, что перед Хорватом, огромным, как дуб, чрезвычайной силы и опытному в подобных битвах, не устоит.
Сам Мошинский, по-видимому, только на плацу увидев противника, которого не знал раньше, немного заколебался, но отступать устыдился. Слишком много глаз смотрело, сам король остановился, спустившись по лестнице. Дворы вокруг, валы, галереи, окна были наполнены толпами любопытных.
Мошинский, веря в необычайную силу, так взял копьё, чтобы разбить щит Хорвата, потому что он показался ему лёгким.
С великой стремительностью ударились и сцепились кони. Действительно, копьё Мошинского навылет прошло через щит, но Хорват, желая выбить противника из седла, вдруг нагнул своё копьё и, разодрав седло, ранил его в поясницу, и, не теряя времени, уже из-под колена достав шпагу, намеревался жестоко проткнуть Мошинского, и покалечил бы его, если бы громкий крик стоящих тут же венгров, повторённый толпой, не смешал его и не остановил.
Некоторые бросились к Хорвату, который, послушный, отдал меч и уехал целым, когда раненого Мушинского должны были снимать с седла.
Зборовский проклинал и ругался во весь голос и сам хотел бежать на Хорвата, рвался так, что его должны были сдерживать силой. Схватив чекан, он уже целился им в его голову, высвободившись из рук друзей, когда прибежали другие и оттащили его прочь.