Один из младших вдруг спросил:
– А! Где же Нанета?
Седерин, к которому частью и был обращён вопрос, сказал очень тихо:
– Давно в замке.
– Как же она прокралась, чтобы её не видели в городе? – сказал другой юноша. – Потому что я знаю, что любопытные подглядывают.
– Как обычно, одетая по-мужски, – прибавил хозяин. – Никто бы её среди вас не отличил от них.
Ему отвечал приглушённый смех.
Ребята, выпив вино, зевая уселись на лавки.
Затем Вилекье из кармана плащика, который имел на плечах, достал карты. Все жадно бросились к нему и на них.
Седерину не оставалось уже ничего другого, только приблизить свет и издали наблюдать за игрой.
Когда так у него развлекались, напротив в кабаке также было шумно и полно, но в большой комнате развлекалась обычная чернь, а
В первой, как гильдия, огромной, можно было узнать, что думала и говорила улица и рынок, в другой – что в ратуше и в высших кругах мещанства думали и предпринимали. Из замка приходили сюда также бесчисленные слуги и придворные польского короля, принося, что им удалось подхватить.
Должны были, однако, навёрстывать домыслами, потому что французы всё больше обособлялись, скрывались и не допускали к себе никого. Поляками с радостью пользовались, где могли, перекладывали на них работу, не входя в более близкие отношения.
Взаимно друг другу не доверяли, а, так как французы при короле чувствовали себя более смелыми, не очень скрывали это недоверие и неприязнь.
Исключение представляла прекрасная Дося, которая, как женщина, не считалась слишком опасной, а, свой красотою привлекая легкомысленных юношей, обращалась тут свободно. Должно быть, имела высокую протекцию, потому что её слушали все.
Талвощ только до порогов королевских комнат мог её преследовать, дальше ему втискиваться было не разрешено. Он также ненавидел французов всё больше.
Несколько раз уже доходило до стычек – только осторожный литвин не хотел допустить ни одной вспышки, потому что с этой чужой чернью не хотел связываться. Поссориться со шляхтичем и скрестить шпаги было повседневным хлебом, с чужеземцем, который мог быть плебеем, никто этого не хотел.
В первом часу у Гроцика из-за позднего времени начинало редеть. Несколько более упорных маленькими кучками по углам допивали марку, тише между собой разговаривая. Зато в боковой каморке было шумней, потому что не боялись подслушивания.
Два радных пана, один член суда, двое купцов живо друг другу рассказывали, что с ними случилось в течении дня.
Интересовало и мещан дело Зборовских, а многих – интерес короля.