В замке потихоньку говорили, что порой, когда король закрывался со своими фаворитами, даже самых высоких урядников к нему не допускали, а обходились с ними так дерзко, что коронный канцлер Дембинский, когда ему какой-то французина что-то буркнул, ударил его кулаком и немного зубов выбил, чтобы помнил, с кем имел дело.
Великое братство и сердечная приязнь двух народов, к которым вроде бы шло, сменились, как плохое вино в кислый уксус.
Избегали одни других, чтобы ссоры не множить – обходили по улицам. А не было, несмотря на это, дня, чтобы какое-нибудь столкновение в замке или в городе не нуждалось в удовлетворении.
Французы, которых была горсть поменьше, хоть имели за собой короля, тихо исполняли обязанности и старались не вызывать соперничество, но иногда кто-нибудь не сдерживался. Что касается польской шляхты, та не привыкла себя укрощать, а, всегда имея на языке то, что было в сердце, громко выкрикивала, в открытую издевалась, почти вызывала.
На улицах начали показываться специально переодетые на французский манер ради смеха какие-то шуты, в облегающих брюках, как у королевского двора, за которыми бегал сброд, насмехаясь и рыча.
На стенах тут и там рисовали куколок на длинных тонких ногах и подписывали их непристойными словами.
В сенате ещё продолжался процесс Зборовского, которого одни обвиняли, другие защищали, когда начали показываться эти симптомы взаимной вражды и раздражения.
Правда, что на улице, хоть французы не давали поводов к ссоре и даже не показывались днём, зато в замке, то, что встретило канцлера Дембинского, ежедневно случалось с другими.
Король самым тщательным образом, как мог, запирался, уединялся со своими и целыми ночами с ними развлекался при запертых дверях. Даже подкоморий должен был уходить, и только после этого начинались песни, смех, ужин, банкет и игра в карты.
На следующее утро выигранные кони, вещи, серебро приносились Седерину.
Просидев так ночь, король днём засыпал. Сенаторы стояли, напрасно его ожидая, а когда он показывался, как с креста снятый, бледный, невыспавшийся, уставший, зевающий, скучающий, или быстро от них отделывался, или спал во время совещания.
Все дела откладывались, а самое срочное, Зборовских, волочилось без конца.
Пани Ваповская ожидала декрета, не выдвигаясь из Кракова. Ходила к принцессе, плакали с ней вместе. Король практически не показывался у Анны и её просьбы об окончании дела о наследстве короля и обеспечении принцессы также не приходили к результату, как плач и настояние каштеляновой.
Принцесса Анна, которая долго защищала Генриха, наконец сама убедилась, что на него вовсе нельзя было рассчитывать. Обещал, забыл – ничего его не интересовало.
Наконец уже настойчивость стала такой резкой, что королевский декрет можно было ожидать в любой день.
Самуэль Зборовский, видно, не боясь, что его могло встретить, и уверенный в безнаказанности, ходил открыто и не хотел скрываться.
Из этого делали уже выводы.
Вечером к концу поста у Седерина наверху очень поздно собралась группка французов. Седерин, казалось, ждал этих гостей. Внизу уже было достаточно самой последней челяди, а к нему приходили только самые значительные.
Он несколько раз посылал туда проведать, но Вилекье и Журден, которых он ожидал, не приходили. Поздно ночью наконец дверь отворилась и дремлющий у стола Седерин поспешил на их приветствие.
Вилекье шёл быстро к нему.