– Мы, те, которые некогда видели принцессу, когда Мнишки ссорили её с братом, а она, глаза выплакивая, сносила всё, даже когда её Заячковскую из её покоев силой брали, мы сильно в ней ошибались. Уступала брату и королю, но никому больше не сдастся. Чувствует себя королевой.
– Так точно, несомненно, – подтвердил Чарнковский. – Я могу это удостоверить. Я когда-то думал, что будет нуждаться в моей помощи и идти за ней, а теперь я вынужден её слушать.
Кто там у неё имеет авторитет, кто преимущество, трудно узнать; очевидно, все должны перед ней покорно кланяться и делать, что прикажет.
Недолго тут побыв, епископ должен был поспешить тоже готовиться к неизбежной поездке и немедленно отправить гонцов к сенаторам с донесением.
Чарнковский с Бораковским ехали к примасу.
В замке всё шло однажды принцессой установленным порядком.
Именуемый охмистром Конецкий, который при маленькой голове хотел придать себе большой вес и значение, пытался также припомнить принцессе, которая отделалась от него несколькими словами и слушать не хотела.
Жалинская, ибо и этой из Плоцка не было удобно выдвигаться в Ломжу, вбежала с жалобами. Анна дала ей выговориться, но не изменила распоряжений, отправив мягким повторением приказов.
Этой мощи характера, быть может, больше всех радовался Талвощ, так как до некоторой степени приписывал себе убеждение принцессы, чтобы не оглядывалась на людей и смелей действовала.
Он и Дося находили, что принцесса только теперь могла быть уверенной, что обиженной не будет.
Во время, когда принцесса и весь её двор выбирались из Ломжи, Талвощ однажды вдруг с двумя слугами сел на коня и поехал в свет.
Был он таким деятельным и активным, что когда его не оказалось, все это сразу заметили. Некоторым, быть может, даже легче без него было, но каждый был любопытен, куда он так двинулся, не рассказывая никому.
Охмистр Конецкий, крутя усы, поведал, что, с позволения принцессы, Талвощ поехал навестить родственников в Литве.
– Не бойтесь, – бормотал он иронично, – он скоро вернётся, будем иметь его досыта.
Не любили честного Талвоща, по той причине, что имел милость у принцессы, а активностью и предприимчивостью в служении иных обходил.
Дося Заглобянка, которую также спрашивали о литвине, потому что он неустанно крутился около неё, говорила равнодушно, что куда-то на Литву поехал. Быть может, что и он сам всем так объяснил свою экспедицию, но она имела иную цель.
Для него и для Заглобянки не подлежало сомнению, что принцесса больше была расположена к Генриху Французскому, что мечтала о нём.
Талвощ, который хотел ей служить с умом, или с её разрешения, или
Дело выбора Генриха не стояло так плохо, как иногда казалось референдарию Чарнковскому. Фирлей того не скрывал, что привёл цесаревича, поэтому Зборовский, хотя Коммендони он также обещал быть за императора, на зло и наперекор хотел француза поддержать. Делал это тайно, но успешно.
Не могла также судьба лучше послужить Валуа, как, рекомендуя ему за первого защитника его дела в Польше, Монлюка, епископа Валанса.