Чарнковский начал доказывать, что был слугой дома и что принцесса будто бы лёжа принять его могла.
Побежала, поэтому, дать знать Анне Зося Ласка, поскольку крайчина не отступала от референдария, желая добыть из него что-то большее, чем от Талвоща.
Чарнковский был, видимо, огорчённый и грустный, так, что не всегда отвечал по делу.
Причиной его забот было то, что, крутясь этого дня по элекцийному полю, тут и там, среди мазуров, где-то подхватил слух, что по приказу принцессы они должны были давать голос за француза.
Также иные признаки начали ему теперь проясняться, что Анна к Эрнесту, которого он вёл, была не особенно доброжелательна. Хотел узнать, как было в действительности. Это имело для него тем большее значение, что могло ему доказать, что он, который себе льстил тем, что имел полное доверие принцессы, на самом деле его уже потерял.
Хитрый и ловкий человечек, он решил перед завтрашним днём знать, как обстоят дела, и согласно этому планировать дальнейшее своё поведение.
Он не думал ради принцессы пожертвовать Эрнестом, так как был предан императору, но думал изменить тактику и идти осторожней.
Зося Ласка, побежавшая в спальню за принцессой, нашла её ещё нераздетой и когда ей дала знать о Чарнковском, Анна, хоть не очень охотно, вернулась назад в комнату аудиенций, чтобы увидеться с референдарием.
Она нашла его рассеянным, утомлённым, жалующимся на тяжкий труд и неопределённость, но вместе с тем, рассыпающим нежности и залоги верных услуг и т. п.
Анна холодно поблагодарила.
Чарнковский сразу вставил о «слепых», как звал их презрительно, мазурах, что первыми вырывались; он жаловался на всех панов, что со шляхтой справиться не умели, давая перекричать, и окончил возвращением к Эрнесту, говоря о котором, имел глаза постоянно уставленные на принцессу.
Она слушала его терпеливо, но ничего больше; лицо не выдавало даже малейшего интереса.
Крайчина, Зося Ласка и другие пани, не желая быть помехой доверительному разговору, удалились в другую комнату, так что принцесса осталась с референдарием с глазу на глаз.
Всё более живым голосом и в тоне более резком огласил Чарнковский свой панегирик, но без малейшего результата.
Наконец, когда уже так четверть часа говорил, вложил руку за жупан и начал там чего-то искать.
– Не знаю, – прибавил он, – видела ли ваша милость, как австриец Эрнест выглядит. Красивый молодой человек, видна в его благородных чертах кровь, которая в жилах течёт. Такого красивого принца нет второго в Европе. Вот как раз прислали мне искусное изображение из Вены и, если бы ваша милость соизволили, мог бы его здесь вам оставить.
Услышав это, Анна попятилась как испуганная.
– Пане референдарий, – воскликнула она живо, – очень прошу, не показывайте его мне, не думайте, чтобы я была заинтересована и могла его удержать. Не пристало мне это и не сделаю этого.
Чарнковский, который уже доставал футляр с заключённой в нём миниатюркой, остановился и посмотрел. Анна имела сурово стиснутые уста.
– Но что же было бы в этом дурного, – продолжал он далее, – если бы ваша милость хотели лучше к нему присмотреться, я в этом не вижу ничего.