– Генрих жениться на принцессе Анне, а так и кровь наша будет удовлетворена.
Ещё не закончил Ходкевич, когда начало кричать Подолье:
– Генрих с Анной! Генрих с Анной!
Первый раз так явно выступило желание народа, чтобы последняя молодая веточка напрасно не ушла. Говорили это к сердцам.
По правде говоря, Эрнест также мог и обещал жениться на Анне, но тот был немцем, а всё-таки в каждом немце видели старого врага.
Голос Ходкевича ударил как гром на имперских и перевесил весы.
Когда однажды большинство взялось голосовать за Генриха, Подолье и Брацлавщина сделали то же после Литвы, далее пошли за ними Ленчицкие, Белзкие, Прусские воеводства, значительная часть краковян, сандомирян, серадзян.
Одна Великопольша голосовала за Анну.
Ясным и очевидным было, что француз возьмёт верх.
Уже была ночь, когда все, уставшие, начали расплываться; Чарнковский терял голову, руками в воздухе рисовал линии в отчаянье и кричал, что французы подкупили Литву, что огромными обещанными панам суммами приобрели их себе.
В замке в этот день напрасно допоздна ожидали его и Талвоща; принцесса должна была ложиться в кровать, когда прибежал литвин с радостью на лице и приветствовал входящую напротив Досю рукой, поднятой вверх.
– Француза как будто уже выбрали!
Принцесса в течении дня получала уже новости о том, что происходило под большим шатром, но полностью никто отчёта не давал; только Талвощ принёс лучшую новость, а то, что Чарнковский в этот день не показывался, имело великое значение.
В молчании приняла это принцесса, и теперь ещё не выявляя радости, но окружающие её по живому возбуждению могли догадаться, что должна быть довольна.
Талвощ стоял при дверях.
– Когда же это закончится? – слабым голосом спросила Анна.
– Богу ведомо, потому что сопротивление сильное, – сказал литвин, – поэтому, когда навредить не могут, протянуть рады, а вдруг что-то с неба им упадёт. Но всё это напрасно, мудрые они, мы тоже не лишены разума.
У Фирлея почти всю ночь одни другим делали упрёки, кто был виноват, что Эрнесту не повезло, понять не могли. Один упрекал другого, но результат был тот, что француз взял верх. При великом утомление предвидеть было легко, что те, что колебались, присоединятся для более быстрого окончания.
Маршалек Фирлей бормотал, гневный, об использовании силы, о разгоне толпы, вырывались у него безрассудные слова; но он сам не верил наверное в то, чтобы насилием можно что-нибудь доказать.
Между тем, неосторожное слово, раз произнесённое, в мир полетело.