Довольно видные из французов, казалось, дают понять полякам, что они должны были себя поздравлять, а Генриху быть благодарны, что соизволил принять корону.
Открытая, искренняя, весёлая польская развязность ярко выделялась рядом с хитрой, ироничной, презрительной галантностью французов, которые кланялись, издеваясь, и, казалось, смеются над всем.
Ни едой, ни напитком угодить им было невозможно, фыркали на всё, удивлялись самым простым вещам, а произношение их и даже латыни никто почти не понимал.
Бедным было тут холодно, голодно и грустно; на посиневших лицах рисовалось больше удивления, недоумения, нежели радости.
Во всех этих впечатлениях, какие производили прибывающие французы, не признались ещё откровенно перед принцессой.
Её двор, щадя бедную пани, приносил только то, что её могло порадовать.
На самом деле шляхта крутила усы и думала в духе, что лучше бы, может, был какой-нибудь такой Пяст или швед, наконец.
Но мощь Франции тоже что-то значила.
Запал Генриха, когда начали тереться о французов, значительно остыл.
Для принцессы Анны траурная поездка зимой, медленная, грустная, будущая почти непрерывным богослужением за душу брата, была мучением тем большим, что вела к месту, где должна была начаться какая-то новая, не дающая себя оценить, жизнь.
О немедленном браке, который бы предшествовал коронации, даже не было речи. Он оставался в тени и мраке какой-то неопределённости, отложенный до неопределённого срока.
Говорили о нём только изредка. Анна не знала сама, надеяться ли на него, или отказаться и всю любовь перенести на племянника, на того Зися (Сигизмунда), которого иногда мыслью искала за морями, желая стать ему матерью.
В Мехове, в костёле Гроба Господня положили останки, которые на следующий день сестра торжественно отвела на Прудник ко двору епископа, где весь день покоились.
В Кракове готовили большие великолепные похороны. От Генриха должен был находиться на них маршал де Рец, вместе с бывшим послом, господином Рамбуйе.
Несмотря на суровую пору года, церемония, согласно традиционным формам, состоялась с помпезностью и чрезвычайным великолепием.
В Клепарце, перед костёлом св. Флориана ждали траурную повозку послы: императорские, французские, венгерские, шведские, венецианские, феррарские, бранденбургские, бруньсвицкие, прусские и поморские.
Когда после богослужения, здесь совершённого, шествие тронулось, конца ему не было. Ему предшествовало духовенство, студенты разных школ, ордена, толпы бедных и народа. Дальше шли архиепископ и епископ, торжественно одетые, за ними шли тысячи людей в чёрных капах и капюшонах с зажжёнными свечами. Хорунжии всех земель и воеводств ехали с хоругвиями и отрядами.
Большую королевскую хоругвь нёс придворный хорунжий Мациевский.
Тридцать коней в чёрных шёлковых капах предшествовали тридцати одрам, покрытым шёлковыми одеялами, золотом шитыми.
За ними тот, которому Анна простила, а страна простить не могла последних минут короля, коронный крайчий, на красивом коне, в панских доспехах, имел счастье представлять