Франек, этот худой пьяница, которому ткнули в руки письмо, подошёл к лампе и, не слишком повышая голос, начал:
Вирш, хотя Франек его проговорил неловко, произвёл на всех большое впечатление. Стояли молчащие, только движениями показывая, что вещь была грустная и значительная.
Уничтожить бы это, – сказал член суда.
– Дайте мне, – сказал, протягивая руку, Талвощ, – а завтра, наверное, по городу этого будет достаточно.
Обернулись к Франку, спрашивая, откуда достал. Писарь ручался, что он читал наклеенные на многих каменицах, на воротах, и сам на улице св. Анны списал это около костёла.
– А ну, – добавил он, – есть и другие.
Покивали головами, мещане стали браться за шапки, Талвощ также, допив пива и воткнув под одежду бумагу, готовился возвратиться в замок. Лица всех помрачнели.
– Плохо дело, – заключил Качер, – когда в городе стреляют, то вскоре кончится, но как бумаги пойдут среди людей, соберётся буря надолго.
На следующий день, действительно, после долгого колебания должен был быть оглашён приговор. Объявили о том заранее; многочисленные сенаторы и послы почти с утра начали стягиваться.
Вдова Ваповская имела достаточно приятелей и ей также дали знать об этом. Она решила сразу же на следующий день появиться сама с сыночком при оглашении декрета. Поэтому раньше наступления дня, чтобы её это не миновало, была уже в костёле Св. Станислава, где, выслушав святую мессу, оттого, что зала была ещё пуста, пошла к принцессе, чтобы у неё подождать, пока ей не дадут знать, что все собрались.
Одетая в траур, в грубый кир, ребёнка также одев в чёрное и в костюм с капюшоном, хотя уже первую свою боль превозмогла и выплакала, производила впечатление мученицы, которая заглушает в себе отчаяние и сверх силы терпит.
Когда она шла, люди с уважением уступали дорогу, такое величие боли имела на красивом, бледном лице.
В замке с утра царило огромное движение, тиснулись, кто куда мог, а кого не пускали, стоял во дворе, дожидаясь, чтобы быстрее узнать о приговоре.
Только поздно днём объявили Ваповской, что могла быть впущена в залу. Шла тогда одна, только с ребёнком, а когда показалась, хотя толкучка в зале была великая, все перед ней расступились и освободили место.
Сенаторы брали голос, только для формы, потому что декрет был уже приготовлен, о чём знали.
Возникла страшная тишина, когда по приказу короля начали читать приговор.
Он был заключён в немногих словах.
Король своим могуществом, видя разделившиеся мнения, когда одни на более старые, другие на более новые законы опирались, убийство осудив случайностью, Самуэля Зборовского наказывал на изгнание из королевства и земель, ему подвластных, без потери чести и славы.
Долгою тишиной приняли приговор, только на некоторых лицах видно было возмущение, которое даже и на других, сначала менее выразительных, начало рисоваться.
Ваповская стояла, как окаменелая, слушая. Подняла голову, глаза всех обратились на неё.