Генрих танцевал в паре с молодым человеком, заменяющим девушку, и разыгрывал с ним сцену любви так бесстыдно, так дерзко, так поражающе, что некоторые из женщин вскочили с лавок, закрывая глаза и разбегаясь во все стороны. Коль скоро двинулась одна из них, на данный пример всполошились другие, начали переворачивать лавки, послышались крики, убегал кто мог.
Ни короля, ни его танцора это вовсе не остановило, скорее, как бы наперекор, с каким-то диким безумием подпевая, начали обниматься, целоваться, и танец перешёл в не поддающуюся описанию сцену, от которой принцесса также как можно живей начала убегать, и не успокоилась даже на боковой улице, на которой нашлось много дам из сопровождения, напуганных этой сценой.
Сердце её билось, лицо обливал стыд и чувствовалась непередаваемая боль.
– Моя Ласи, – отозвалась она дрожащим голосом, – я прошу тебя, где Конецкий? Мне плохо, чувствую себя нехорошо, вернёмся в замок.
Конецкий был в нескольких шагах.
– Жалинская с паннами, если хотят, могут остаться дольше, я вернусь, голова болит; не знаю, что со мной. Мы можем боковыми улицами попасть к каретам.
С помощью Конецкого и двух придворных, которые счастливо нашлись, принцесса, избегая тех мест, в которых звучала музыка, проскользнула, незамеченная, к воротам.
Сюда, кроме неё, устремилось также много старших дам, уставших и удручённых, больше не в состоянии смотреть на эти танцы.
Только молодёжь осталась.
Вид Доси, потом это безумство короля, которое так болезненно кольнуло принцессу, проняли её и неизмерно беспокоили. Поплакав в молчании, вместе с вздыхающей крайчиной они попали в замок.
Но королевской забавы этот побег большей части дам не прервал.
Освобождённые французы только после отъезда принцессы начали резвиться, вовсе уже не заботясь, что подумают и скажут люди.
Генрих до белого дня их удерживал, и только усиленные просьбы Тенчинского, который ходил, очень обеспокоенный, склонили его удалиться на отдых, когда уже было ясно и вставало солнце.
О том вечере принцесса говорить не могла и не хотела, но из её мрачного молчания было видно, что его сильно приняла к сердцу.
Около полудня, вспомнив Досю, велела позвать Талвоща.
Литвин на вечерней забаве не был, потому что всяких таких многолюдных и шумных развлечений избегал.
– Тебе уже незачем трудиться, – сказала она, когда он пришёл, – я вчера своими глазами, сама видела переодетую в мужскую одежду Досю. Жалинская не ошибалась.
– Где? – воскликнул испуганный Талвощ.
– А! На том вечере в королевском саду, – отвечала принцесса. – Она, конечно, не ожидала, чтобы я там прохаживалась. Я встретилась с ней вблизи.
– Если так, – сказал литвин после короткого раздумья, – и мне уже нечего от вашего королевского высочества скрывать. Я видел её также, а, что больше, говорил с ней.