Я годами создавал себе авторитет, а он за каких-то четыре месяца дал трещину и готов развалиться. Вопрос поставлен так: или Данилюк, или я. Я не умею себя делить на части.
Я, начальник передового депо, предстал перед горкомом политически отсталым человеком. Вам лучше, когда руководитель идет на поводу у своих подчиненных? Но это не руководитель, а тряпка. Таким Зорин никогда не будет».
Ужин на столе давно остыл. Владимир Порфирьевич вяло помешал ложкой в тарелке, но есть не стал и ушел в комнату. К его удивлению, жена не спала. Сидела она, развалившись в своем любимом плетеном кресле, читала книгу. «Жорж Санд «Индиана», — прочитал Зорин. От покачивания из стороны в сторону кресло мягко и приятно поскрипывало.
Увидав мужа, Агриппина Максимовна отложила в сторону книгу.
— Покушал? А я тебя жду.
Владимир Порфирьевич никогда не рассказывал жене о своей работе, не делился с нею горем. Она его не понимала. Но сегодня испытывал душевную сумятицу, и у него возникла потребность хоть с кем-нибудь поделиться переживаниями. Он сел напротив жены, устало облокотившись локтем на край стола.
Агриппина Максимовна до сорока трех лет сумела сохранить стройную фигуру и нежную кожу. Она ревниво следила за количеством поглощаемых калорий и знала все последние достижения косметики. Широко раскрытые серые глаза под изогнутыми вверх бровями всегда выражали удивление и вопрос.
— Горе у меня сегодня, Рипа, — тихо начал Зорин.
— Что такое? — спросила Агриппина Максимовна сонным голосом.
— Строгий выговор я получил в горкоме.
Агриппина Максимовна зевнула, прикрыв рот маленькой ладошкой, успокоила:
— У тебя еще первый? Стоит ли беспокоиться? Руководитель с выговорами солиднее выглядит.
— Что ты понимаешь? — вскипел Зорин. — Сегодня выговор, а потом по шее.
Агриппина Максимовна снисходительно посмотрела на мужа, великодушно прощая ему слабость.
— Я хотела поговорить с тобой о более серьезных вещах — о нашем сыне, — спокойно проговорила она, не обращая внимания на вспышку мужа.
Зорин уже проклинал себя за то, что пожаловался жене и хотел было встать и уйти, но остался. Ему казалось, что если останется один, не будет говорить и слышать чей-то голос, то сойдет с ума.
— Что у тебя? — отрывисто спросил он. Агриппина Максимовна снова взяла книгу, поправила за спиной подушку.
— Валерию исполнилось двадцать три года, — сказала она. — Не думаешь ли ты, что он на всю жизнь останется машинистом паровоза?
— Почему паровоза? Пусть на электровоз переходит.
— Опять машинистом?
ebooksa