— Что? Я по твоему указанию послала его к тебе, и четверти часа не прошло, как вышел.
Сказав это, женщина специально раскрыла двери комнаты, в которой недавно спал Мацек, и так отлично разыграла удивление, что дед на мгновение дал обвести себя вокруг пальца.
— В самом деле? — спросил он.
— Точно! Ты такого на меня страха нагнал!
— В какую сторону он пошёл?
— К деревне. Я сказала ему, что его там ждёт женщина в корчме, а если её там не найдёт, чтобы дальше прямо по дороге шёл.
Дед колебался, сомневался, но потом, успокоенный смелым взглядом Магды, ни сказав ни слова, ушёл.
Вечером возвращались из корчмы клехи и Магда легко им объяснила уход Мацека. Органист очень этому обрадовался. Но все боялись возвращения ксендза, который в делах, касающихся только его одного, был послушен до избытка; когда речь шла о вере, долге или о ближнем, он не прощал. На первый вопрос Магда смешалась и не знала, что говорить. Но пробощ не дал ввести себя в заблуждение повторным заверением, что мальчик ушёл добровольно.
Увидев, что его дворовые собаки отравлены, он сделал вывод, что это из-за женского вмешательства; он начал её настойчивей расспрашивать.
Не вдаваясь в детали, хозяйка призналась, что отправила мальчика из страха, как бы пришедший дед не схватил его. Она сказала, куда, в какую сторону он пошёл. Но уже было не время гоняться за ним, хотя пробощ сначала хотел это сделать. Лагус, несмотря на то, что Магда с минуты на минуту ожидала его возвращения, не появился ни в этот день, ни в следующие.
Только вечером какой-то незнакомый человек срочно спрашивал о нём в корчме и в доме пробоща. Еврей видел его, идущего в сторону, противоположную Кракову. Туда помчался за ним всадник.
Мы вернёмся к Мацку, который, гонимый страхом, пробирается незнакомыми дорогами к Кракову. Один-одинёшенек, только с куском хлеба, без денег, ещё раненый, потому что голова не успела зажить, он живо шёл из Зенбоцина назад к столице. Там он надеялся найти Агату, пана Чурили и опеку сениора бурсы, но боялся встретиться с Урвисом, который выдал его в руки деда.
Не зная ещё, как вести себя с ним, как справится позже, избегая более близкой опасности, он быстро шёл в указанном ему направлении. Миновал городок и пустился по полям; уставшие ноги под ним дрожали, а страх торопил, каждую минуту он оглядывался, не гонится ли за ним дед, но никого не было. Немного успокоившись, он начал молиться, потому что, воспитанный женщинами и ксендзем, он имел привычку молиться, так что в некоторой степени губы сами, не дожидаясь души, к ней складывались. Душа только позже на слово прилетела.
Ветреный и прохладный день заканчивался, лучезарное небо, изрезанное синими и голубыми облаками, всё темнело и темнело. Перед ним дымилась лежащая в долине деревня с крестом костёла, журавлями своих колодцев и стаей ворон, летающий над обнажёнными деревьями. Люди с плугами возвращались с полей, здороваясь с путником благочестивыми словами:
— Слава Ему.
Внезапно, как привидение, перед мальчиком возник Урвис, лицо у него пылало, а глаза блестели.
Первой мыслью Мацека было бежать, но, прежде чем он смог повернуться, уже был схвачен за руку и вырваться не мог.
— Брат, ах, брат! — воскликнул встретивший его жак. — Я за тобой гонюсь. Прости меня! Я тебя предал! Ради Бога, я не знал, что этот пёс хотел сделать с тобой; он солгал мне, сказал, что к каким-то родственникам хочет тебя отвести. Клянусь тебе всем святым и памятью о моём бедном отце, что я не хотел причинить тебе зла. Узнав, что ты от ужасного предательства из-за меня попал в руки негодяя, я специально побежал за тобой, чтобы безопасно проводить тебя в Краков. Прости меня! С этих пор я буду твоим братом и защитником! Пойдём! Пойдём!
Несмотря на очевидную искренность этих слов Урвиса, которого самого возмущала мысль о его невольном предательстве, Мацек робко с ним поздоровался и не очень хотел ему верить. Но вскоре непостижимая власть искренности и правды, которая чувсвовалась в словах жака, заглянула ему в сердце.
— Значит, ты не хотел мне зла? — спросил он. — Ты ничего не знал?