Едва выбравшись на лёд и пробежав несколько шагов от крепости, тёмные стены которой грозно возвышались над головами беглецов, все заметили, что переплыть Лиман будет труднее, чем казалось. Сухой снег, упав на лёд, сметённый в сугробы, кое-где лежал в таком количестве, что в нём нужно было пробираться по пояс, местами снег был сметён и под его стекловидным льдом тянулись холодные воды Днестра. Тут и там, как это часто случается на Лимане, лёд под воздействием морозов и перемены ветра треснул и между двумя его краями на сажень чернело два или три чёрных отверстия, в которых шумела вода.
Эти пропасти нужно было или обходить и увеличить себе путь, или перепрыгивать. Разогнавшись с самого начала, двое утонули. Остальные очень осторожно, но шли сначала всегда, то перепрыгивая, то обегая воду, то пробираясь через снежные сугробы, то скользя по голому льду. Но три беглеца вскоре начали уставать и спорить о направлении дороги; одни хотели идти налево, к Хаджи-Дере, другие направо, к морю. Затем началась метель и совсем измучила беглецов. Двое в изнеможении упали, наполовину преодолев Лиман, и Надбужанин остался только один.
Для сострадания, уговоров времени не было; нужно было спешить. Поэтому, бросив их и только крикнув, чтобы в том случае, если их завтра схватят, сказали, что он утонул, помчался по льду в том направлении, чтобы ветер всегда был с правой стороны; он рассчитывал, что должен пройти турецкую деревню и выйти между нею и морем на постоянную сушу.
Уже светало, когда после неслыханных трудов и такой уставший, что едва тащился, наш шляхтич ступил на землю. Но не время отдыхать, сперва нужно было найти безопасное место.
Близость деревни давала ему надежду найти где-нибудь каменоломню, чтобы просидеть день; под взгорьем с северной стороны он нашёл пещеру, наполовину заваленную снегом, она была обращена тылом к морю и отверстием к суше. Только свежие следы и несколько капель крови в ней указывали на пристанище волка. Но Надбужанин не боялся так зверя, как татарина.
Схватив около стогов в степи в загоне овцу, волчица втащила её в свою яму, когда, подняв камень у входа, шляхтич тут же вбежал за ней. Он увидел в темноте только два блестящих глаза и, руководствуясь ими, так сильно ударил камнём зверя по голове, что у него едва было время схватить его за ногу и запустить зубы в тело; он упал полумёртвый.
Боясь, как бы его крика не услышали, беглец даже не пискнул; в молчании сжав зубы, он пытался разорвать волчью пасть, которая, умирая, вцепилась в его ногу. Борясь с болью, из последних сил ему это удалось.
Он упал и отдыхал. Кровь ручьём лилась из его ноги, но в его положении его это мало волновало! Он уже столько страдал и без этого! Отдохнув, завязав ногу, забившись в самый глубокий угол пещеры, полной костей, перьев и разодранных звериных шкур, Надбужанин увидел рядом с собой волчий труп и задушенную овцу. Это была дорогая добыча. Он начал сдирать обе шкуры, чтобы в них одеться, и, отодрав зубами мясо задушенной овечки, он жадно съел его, напился снега и, ещё мгновение поборовшись со сном, смежил веки.
В эти минуты, когда любой другой человек грезил бы о погони, неволе, бедному беглецу в необычном сне приснилось, что он плывёт по Бугу с песенкой. Анна стояла на замковых валах и приветствовала его улыбкой и говорила ему:
— Это был сон, пойдём со мной.
А потом они шли через богатые комнаты, рука в руке, глаза в глаза, и выбежали в сад, из которого он указывал ей на свою Слободу в роще, она ему — реку, извивающуюся в долине, где она его первый раз увидела.
Два светящихся глаза загорелись над головой спящего, он проснулся. То был волк, который почувствовал кровь в яме, и, обнаружив человека ощетинился, насторожился, думая ещё, броситься ли на него, или бежать. Шерсть на спине зверя встала дыбом, хребет выгнулся, глаза вылезли из орбит, язык повис, белые зубы светились за синими губами.
У Надбужанина едва было время вскочить на ноги, когда серый противник уже схватил его. Борьба в этой тесной яме, в которой они каждую минуту ударялись об отовсюду торчащие острые камни, катались по разорванным трупам волка и овцы и по высохшим костям, была жестокая и яростная. Наконец, схватив волка за горло, несмотря на его сопротивление, Надбужаниин задушил его и сам упал на него, израсходовав последние силы.
Больше побитый и ободранный, чем раненый, благодаря шкурам, которыми он недавно накрылся, отдохнув час, он начал обдирать волка. Наступил день, сильный мороз, пугающий, страшный, потому что в любой момент мог выдать; дневной свет попадал в яму.
Хаджи-Дере, турецкая деревня, которую сначала беглец не заметил, была так близко, что слышались голоса жителей, рычание скота и блеяние овец. День показался ему ужасно долгим, а заснуть уже не смог, хотя теперь мог быть в большей безопасности от степных волков, когда соседняя деревня начала просыпаться.
Вечером шляхтич вздрогнул, всё отчётливей и отчётливей слыша приближающиеся человеческие голоса и лай собак. Это были голоса детские, озорные, весёлые. Они остановились недалеко от пещеры и до ушей спрятавшегося беглеца отчётливо доходили слова. Собака завыла, он услышал топот поблизости, потом увидел её голову и глаза, искрящиеся в отверстии.
Не обращая внимания на призывы детей, собака упорно лаяла на волчий труп и на человека, на которого наткнулась, пока не привлекла внимание детей.
Более смелый татарин, постарше, около девяти лет, наполовину нагой, несмотря на мороз, прикрытый только куском овчины, заглянул, крикнул и начал звать товарищей. Их было так много, что, несмотря на то, что это были дети, он, слабый, не мог от них защищаться, а притом помогающая им собака и близость турецкого поселения отнимали у него всякую надежду ускользнуть.
Затем дети окружили пещеру, натравливая собаку на несчастного, кричали ему, бросали в яму камни. Один из них побежал в деревню за старшими. Так неожиданно окружённый беглец в отчаянии хотел пробиться, удрать, но сил не было; он поднялся, его ноги задрожали, он упал на камни. В мгновение ока подбежали люди из деревни с бичами, с палками, с верёвками, вытащили его и среди радостных детских голосов погнали к Хаджи-Дере.
Проданный на следующий день турком (которому принадлежала собака, а скорее, на дворе которого она грызла кости), притороченный к татарскому коню, шляхтич шёл степью к Куяльницкой балке, где был аул, жилище его нового господина.