При виде мест, расположенных недалеко от родины, казалось, они находились только в шаге от неё, сильно забилось сердце. Первый неудачный побег не обескуражил его, он захотел попробовать второй раз то, что ему не удалось в первый. Но теперь он лучше составил свой план и глубже его продумал, не хотел брать сообщников, потому что боялся предателей, полагая, что его одного будет достаточно.
Невозможность сбежать за Лиман по-другому и преодолеть его иначе, как по льду, продержала его до зимы. Он достал себе татарскую одежду, настолько знал язык, что мог сойти за Дзамбулата, загорелое и изменившееся лицо не вызывало подозрений. Найти коня ему было нетрудно. Тем временем Агу был отправлен на Балту, на границу, он должен был там постоянно охранять от поляков.
По странной случайности невольник Сераскера достался в подарок одному Аге. Это его ещё приблизило к родине, которую почти мог видеть с нового местоприбывания, дышать её воздухом. Он вовсе не вызывал подозрений, потому что всегда говорил, что он из далёкой страны, и на первый взгляд смирился со своей судьбой.
Когда они прошли пустую степь, пересечённую только аулами татар едиссанцев, кочующих в балках, они остановились под Кодымом. Надбужанин увидел своё родное Подолье и задрожал. «Умереть или вернуться на родину, — сказал он про себя, — умереть или попасть туда!»
Балта была тогда жалкой турецкой деревенькой, растянувшейся у подножия гор, по ту сторону Кодыма. С противоположной стороны ещё не было ни одного поселения и только кое-где поднимались заросшие лесом зелёные холмы. Только значительно позже на этой границе появилось местечко, построенное напротив турецкой деревни. Но в ту пору одни турки и татары занимали Балту, несколько десятков уничтоженных халуп в долине под Кодымом. Несколько восьмикрылых ветряных мельниц (обычных в Турции), один жалкий, вылепленный из глины, минаретик, и мечеть, покрытая соломой, дом Аги, немногим более привлекательный, жалкий базар представляли всё местечко, а скорее поселение. Это был только пост стражи, как для охраны со стороны Польши, так и для контроля татар. Поскольку турки находились в Будзияке, Тихини и Аккермане, в Узе, Очакове и Хаджи-Бейской крепости; в Крыму замки своими войсками и командирами обсадили. Таким образом они обеспечили себе власть над татарами и могли постоянно их контролировать.
Бросив взгляд на границу Подола, только узкой речкой отделённой от своей родины, Набужанин почувствовал такой внезапный прилив жажды свободы, что не мог долго выдержать и обдуманно приготовиться к побегу. Он не ел, не спал целые дни; когда не было работы, сидел под горой, глядя на польскую сторону. И однако, когда уже собирался совершить побег, возникла тысяча непридвиденных трудностей.
Ночью за ним присматривали, днём не было возможности вырваться; Ага больше Сераскера любил издеваться над своими рабами и постоянно их мучить, постоянно держать их под рукой. Изгнанника начинало обуревать отчаяние. Однажды ночью наполовину голый, без приготовлений, заметив возможность улизнуть, он выломал деревянную решётку окна, пролез на двор, бросился в реку и помчался в родную сторону. Бежал, пока ему хватало сил, полями, лесами, раздольями, без отдыха. Он всё время опасался погони, постоянно слышал её за собой; а первую деревню, которую увидел, первый церковный крест, замеченный в яре, он приветствовал, падая ниц, бил челом, плакал как ребёнок.
Он был на своей земле! Свободен!
Прекрасное Подолье! Но для того, кто после десятка лет, проведённых в изгнании, рабстве, согбенный, сломанный возвращается в край, в котором родился, он в сто раз прекрасней! Как быстро шляхтич вспомнил всё минувшее.
Первый сон на земле снова показал ему лодку на Буге, Анну на валах замка.
Но где это безвозвратное прошлое?
Беглец не у всех нашёл доверие и сострадание. Одни кивали головами, слушая его повесть о побеге из турецкого попоселения, другие довольно равнодушно принимали это событие; о старых знакомых никто ничего поведать ему не мог.
Одетый из жалости старой вдовой, немного снабжённый запасами на дорогу, он поспешил через Нестервар, где в то время жалкий городишко под крылом оборонительного замка тянулся в сторону Броцлава и Винницы. Кто видел нынешнее Подолье, плодородное, цветущее садами, покрытое золотыми нивами, усеянное деревнями, что глядят в сверкающие пруды, не может получить представления о крае того времени, когда соседство с татарами выставило его на постоянные пожары и опустошения. Мазанки, наполовину вросшие в землю, которые стояли между обгоревших столбов старых сожжённых домов, опалённые деревья, кое-где вырванный и засеянный кусок поля, без надежды собрать урожай, редкие деревни, замки по холмам у воды, и это всё вперемешку с лесами и зарослями — такова была картина прекрасного Подолья.
Когда со стороны степи поднимались тучи птиц, дул ветер с клубами дыма, когда ожидали в гости татар, тогда всё население толпилось в замки, леса и пещеры. Но зачастую и они не могли защитить их от нападающих. Часто рычание скота, дым огня выдавали тайный приют народа, на который нападали в лесу, выгоняли дымом из пещер; они погибали на месте или шли в рабство. Обычно оставались только замки, потому что татары на них редко нападали, не имея на это ни времени, ни желания сражаться.
Надбужанин нашёл своё Подолье красивым, несмотря на следы недавнего опустошения, несмотря на пустые поля, широко тянущиеся, и этот смрад опустошения и пожара, который долго тяготеет над опустошённым краем. Но, направляясь к своим с сердцем, переполненным чувствами, с желанием найти братьев, он ужасно разочаровался. Где он надеялся поздороваться с семьёй, находил только равнодушных людей, которые взирали на него с любопытством или недоверием.
Сам чужой среди своих, нигде приятельской руки, нигде жалости, нигде радости…
Слоняясь от дома к дому, от деревни к деревни, шляхтич пришёл с палкой в окрестности Тулчина, увидел старый Брацлав и заплакал над Бугом, который напомнил ему молодость.
Буг нёс свои воды, как раньше, на его берегу цвела деревня, только люди изменились, онемели. Напрасно он расспрашивал об Анне, о своей Слободе, никто ему ничего о них поведать не мог; он пошёл дальше.
Сердце его билось и билось, когда увидел на пригорке у Буга белые стены замка, который так хорошо знал. Было утро, колокола звонили на утреннюю мессу, когда, выходя из зарослей, он остановился напротив парома, ведущего по Бугу к Виннице. Тут, ещё больше взволнованный, чем когда-либо, он вошёл в город и, найдя костёл открытым, побрёл в него и упал в ризнице на колени. Смотрел на прохожих и искал знакомые лица. Никого! На него глядели с холодным недоумением, с равнодушным любопытством. Почти бессознательный, он вышел с выходящими из костёла, остановился, огляделся, вспомнил знакомого и, расспросив о его доме, пошёл.
Его не было дома. Другой принял его, выслушал, даже плакал; но, увидев, что он такой оборванец, такой бедный, быстро ушёл, боясь, как бы не просил помощи. Всё больше отчаиваясь, уже не задерживаясь более в городе, он пошёл по берегу Буга в свою Слободу; сто раз он останавливался в знакомых и так мало изменившихся местах.