Стражи Ирия

– Закосим под местных. Что называется – внедримся. Вон, смотрите, толпа куда-то намылилась. Айда за ними. Пристроимся к коллективу.

Не успел Владик опомниться, как Цент уже тащил его за шиворот вперед, к новым подвигам. Инга семенила рядом с ними, боясь остаться в одиночестве посреди этого пугающего человеческого столпотворения.

Они прибились к группе людей голов в двадцать числом. Те быстро шли куда-то, сохраняя гробовое молчание. Троица героев, дабы не порушить конспирацию, тоже держала рты на замке. Владик, правда, попробовал что-то пикнуть, но Цент любезным ударом по ливеру напомнил ему, что молчание – золото, а отсутствие оного, это боль, страдания и водружение на паяльник.

– Держи рот на замке, если не хочешь ползать по земле и собирать выпавшие до срока зубы, – тихо посоветовал князь своему робкому холопу. – Где твоя храбрость? Будь мужиком!

Владик промолчал, не желая повторно отведать княжеского кулака, хотя мог бы сообщить скорому на расправу Центу, что храбрецом не является, о чем не раз заявлял со всей откровенностью. Что же касается совета быть мужиком, то он был бы рад ему последовать, если бы его целомудренное бытие счастливым образом прервалось бы половым разнообразием. Но в этом страшном городе нечего рассчитывать на приключения сексуального характера. Здесь скорее убьют и съедят, чем одарят ласками.

Путь их продолжался довольно долго, и пока Владик с Ингой всеми силами пытались не помереть от страха, Цент непрерывно вертел головой, жадно всматриваясь во все вокруг и пытаясь отыскать объяснение творящемуся здесь безобразию. Но все, что он видел, это занятых работой людей, и строительную технику, которая либо задействовалась на местах, либо перегонялась куда-то большими колоннами. Еще мимо них непрерывно проносились грузовики. В одну сторону с песком, щебнем, цементом и арматурой, с бетонными блоками и плитами. Обратно пустые. Ориентируясь по ним, можно было достичь загадочной       стройки. Уж там-то Цент надеялся получить ответы на все свои вопросы. А если не на все, то хотя бы на часть.

Бригада, к которой они прибились, вдруг резко отвернула от дроги и направилась к большому недостроенному дому. Оттуда доносился шум и грохот, работал башенный кран. Судя по всему, незавершенное здание разбирали обратно с целью получения строительных материалов. Эту догадку подтвердила колонна из пяти самосвалов, выехавшая из ворот огораживающего стройку забора и груженая битым кирпичом.

Едва их группа вошла на строительную площадку, как очам Цента открылась отвратительная картина самоотверженного бесплатного труда. Люди пахали на износ, не жалея здоровья и сил. Огромными кувалдами они разбивали куски стен, таскали тяжести, грузили в самосвалы битый кирпич и обломки плит. При этом сразу было видно, что на объекте попрано священное право на перекур, да никто и не стремился реализовать его. Хуже того, не было лентяев, имитирующих кипучую деятельность, а, в действительности, бьющих баклуши. В каждого из работников будто вселился бес Стаханова, и те неистовой самоотверженной пахотой буквально вгоняли себя в могилы.

– Нет участи печальнее на свете, чем труд физический за низкую зарплату, – содрогнувшись от наблюдаемых ужасов, произнес Цент.

– Это ужасно, – произнесла Инга. – А ведь и мы могли бы быть на их месте. Представляю это, и становится не по себе.

– Здесь я с тобой полностью согласен, – сказал Цент. – Мне тоже становится не по себе, когда я представляю себя самоотверженным тружеником. Физический труд сам по себе отвратителен, а если выполнять его даром, то он превращается в крестную муку.

– Если никто не будет работать, человечество скатится в неолит, – заметила девушка.

– Обо всех речи не было. Свои философские воззрения я применяю исключительно к себе и иным крутым перцам. Согласно учению центизма-крутинизма всякий труд является уделом лохов, их, не побоюсь этого слова, святой обязанностью. Крутым же положено наслаждаться жизнью и не осквернять себя работой.

– Что такое центизм-крутинизм? – спросила Инга.

– Научный центизм-крутинизм, – поправил ее Цент. – Ибо учение это не только гениально, но и обосновано научными аргументами.

– Я о таком учении прежде не слышала. Оно новое?

– Центизм-крутинизм фрагментарно проявлялся на всем протяжении человеческой истории, но потребовался гений величины неимоверной, чтобы сформулировать его суть. Немало часов я провел в напряженных размышлениях о сути бытия. Лежа на диване и поедая шашлык, я пытался постичь суть социальных противоречий, вечно возникающих в любом человеческом обществе. Является ли их причиной классовое неравенство? Или зависть бедных к богатым? Величайшие умы человечества безуспешно бились над этим вопросом, ответ на который означает рецепт построения вечно стабильного и счастливого общества. Но понадобился воистину титанический ум, чтобы решить этот вопрос. Я помню, как это было. Все случилось ночью. Мне не спалось – грандиозные мысли роились в моей талантливой голове. Изнуренный напряженными думами о судьбах вселенной, я отправился на кухню, дабы подкрепить силы. Там мною был обнаружен печеный гусь, столь огромный, что в полумраке был принят мною за страуса. И вот, пожирая гуся, а он, признаюсь, был весьма недурен, запивая мясо пивом, и одновременно прикидывая, не сходить ли в кладовую за сосисками, я вдруг со всей ясностью осознал, что на меня снизошло озарение. В один миг я все понял. О, сколь слепы были мудрецы прошлого! Сколь далеки от понимания сути проблемы. Мне же все стало ясно, как день. Центизм-крутинизм предстал предо мной во всем своем блеске и великолепии, такой простой и ясный, и, в то же время, невыносимо гениальный. Там, в кухне, стоя над костями съеденного гуся, я, как наяву, увидел будущее человечества, прекрасное будущее, где крутые блаженствуют, а лохи вкалывают, и каждый из них счастлив, ибо пребывает на своем месте.

Взволнованный своим эпохальным открытием, я бросился в кладовую, где хранились запасы мясной продукции. Я ворвался внутрь, сорвал с крюка копченый свиной окорок, и яростно впился в него зубами. Больше всего на свете я боялся того, что это озарение схлынет так же внезапно, как и пришло ко мне. Дабы удержать его, я обглодал окорок, съел восемь сарделек, ударил по салу. Чем больше мясной продукции я поглощал, тем яснее становилась мне идея центизма-крутинизма. Неистово пожирая копчености, я понял, что это озарение неспроста посетило именно мою голову. То был знак. Откровение, ниспосланное свыше. Вселенная избрала меня в качестве пророка. И, значит, мне суждено вести человечество к победе центизма-крутинизма.

Когда я понял это, я расплакался от захлестнувших меня эмоций. Ну, и еще из-за того, что от переедания скрутило живот. Упав на колени, и возведя очи к низкому потолку кладовки, я понял две важные вещи – что судьба избрала меня для великих дел, и что нельзя жрать по ночам в таких нечеловеческих объемах.

На этом князь закончил свое объяснение, из которого Инга поняла только одно – что тот является большим любителем ночных трапез. Суть же центизма-крутинизма так и осталась для нее тайной.