Алеф

— Всё относительно. Шкалу-то придумали люди.

Олег пожимает плечами.

— Да и ладно. Какая разница? Скажи лучше, не пора ли нам поужинать? От бессмысленных дискуссий у меня всегда разыгрывается аппетит.

— Ты прав, — говорю я примирительно. — Идём.

Мы спускаемся в столовую, где нас ожидает нечто замечательное по своим кулинарным качествам, о чём свидетельствует царящий в комнате аромат. Валентина расстаралась — должно быть, надеется искупить таким образом вину мужа. Фёдор прислуживает с каменным лицом. Изображает идеального батлера. Поздно, дружок.

Мы садимся и принимаемся за еду — молча и сосредоточенно. Фаршированный рисом сладкий перец, острые баклажаны, говядина с апельсинами по-турецки, роллы с лососем, четыре разных соуса к мясу, рассыпчатые кексы — пища столь прекрасна, что я невольно вспоминаю пиры Вальтазара, на которых древние предавались чревоугодию. Не хватает лишь горящих надписей на стенах.

Постепенно течение моих мыслей принимает другое направление. Я вспоминаю Марию, хотя это всегда сопровождается болью.

Она не любила электрический свет — даже приглушённое сияние торшера заставляло её жмуриться. Поэтому мы довольствовались розовыми лучами заката или матовыми пятнами луны, которые скользили по нам, то тревожно замирая на простыне, то выхватывая из темноты неясные формы и сразу же отпуская их — лишь для того, чтобы осветить другие. Окно почти всегда было приоткрыто, и прохладный воздух мегаполиса, горький днём, а ночью ласкающий и нежный, осторожно просачивался в комнату.

После секса Мария почти сразу засыпала, уютно пристроившись на моём плече, а я подолгу лежал с закрытыми глазами, напряжённо вслушиваясь в её дыхание.

Говорят, вдовцы, даже женившись вторично, продолжают любить своих умерших жён. Это происходит от уверенности, что женщина уже никогда не будет принадлежать другому.

Думая о Марии, я чувствую злобу. Она сжигает меня, разъедает подобно кислоте.

Неужели так трудно было примириться с тем, как я зарабатываю на жизнь? Возможно, Мария никогда не любила меня по-настоящему. Или её любовь постепенно растаяла. Такое случается. Наверное, я плохо подпитывал это чувство, забывая, что за любовь нужно платить — и не раз, не два, а постоянно. Это не статуэтка, которую можно поставить дома на полочку и забыть о ней. Тебя не будут любить в будущем только потому, что любят в настоящем.

К сожалению, если мы теряем нечто по-настоящему дорогое, то уже не можем утешиться тем, что хоть немного хуже. Любимого человека заменить нельзя. Как писал Есенин, «Мы в жизни любим только раз, А после ищем лишь похожих». И дело не в том, что другой хуже. Просто он — другой. Поэтому, когда человек думает о «новом счастье» и понимает, что оно невозможно, ему становится невыносимо больно.

Мне становится невыносимо больно.

— Чёртовы мухи! — восклицает Олег, яростно отмахиваясь от кружащего вокруг него насекомого. — Я поставлю тебе в особняк специальную программу от них!

Его крик выводит меня из задумчивости.

— Всех не перебьёшь, — замечаю я. — Мухи плодятся быстро. Если не мешать им размножаться, то за два года они покроют Землю слоем в три сантиметра толщиной. Представь наш город, скрытый шевелящейся живой массой.

— Гадость! — Олег морщится от отвращения.

— Почему же? Чёрными, синими, изумрудно-зелёными, золотистыми копошащимися телами будут покрыты улицы, площади, машины, столбы, телефонные будки. Полчища насекомых выткут живой ковёр на крышах, окнах, стенах снаружи и внутри домов. И всё это будет оглушительно, властно, победоносно жужжать. Голос насекомых заявит о себе как о единственно возможном.

— Ты пытаешься испортить мне аппетит?