Какой простор! Книга вторая: Бытие

«Чаруса. Золотой шлях, Золотой переулок, ассенизационный обоз, писателю Ивану Аксенову».

Ваня сразу почувствовал насмешку, вскрыл конверт. На надушенном листке бумаги с золотым обрезом была написана только одна фраза:

«С отвращением прочитала ваше сочинение и вынуждена сознаться — от него дурно пахнет! Нина Калганова».

Он тут же сел к столу, собираясь написать язвительный ответ, но, набросав несколько фраз, разорвал бумагу — вряд ли нужно спорить с девчонкой.

XIII

С болезненным чувством присматривался Назар Гаврилович к ребенку Христи, тайком от посторонних глаз изучал его неуверенные движения, улыбки, взгляды. И вскоре решил твердо: Максим Рябов никакого отношения к ребенку не имеет.

Мальчика крестили в купели куприевской церкви, и отец Пафнутий, желая потрафить Ильку, нарек младенца его же именем — Ильей.

Разглядывая форму головы мальчика, его маленькие, но красиво вырезанные уши, нос, рот, Назар Гаврилович сравнивал их с крупными чертами лица Рябова — и ничего похожего не находил. Да и Рябов после того, как Христя родила, охладел к ней, избегал с нею встреч, перестал сманивать в коммуну.

Видимо, вгорячах раздраженная женщина оговорила безвинного человека, наклепала на него.

Когда мальчику исполнился год, в нем уже безошибочно можно было заметить сходство со старым Федорцом. Особенно схожи были круглые желтые глаза. Это сходство окончательно убедило Назара Гавриловича, что ребенок — от него, и он стал проявлять к маленькому существу несвойственную заботу и нежность; ничего этого не было, когда рождались первые дети. Он часто пощелкивал пальцами перед личиком ребенка, чтобы тот улыбнулся ему.

Однажды, купая своего орущего первенца в деревянном корыте, промывая ему холодной водой глаза, в которые попало мыло, Христя как бы ненароком крикнула:

— Весь в бабушку — мою мать, у нее такие же кошачьи очи!

Назар Гаврилович, сидя за столом над Библией, вздрогнул, будто хлестнули его крапивой, снял очки, сунул их в потертый футляр. Давным-давно не видел он свахи, чурался ее и, как ни напрягал память, не мог припомнить, какие у нее глаза. Поразмыслив, решил обязательно проведать зимой невесткину мать.

«Возьму Христю, мальчишечку, запрягем в сани коней и махнем. Благо ехать недалеко, каких-нибудь семьдесят верст», — решил старик; он не отдавал себе отчета в том, что решение это продиктовано желанием хоть на время остаться с невесткой наедине.

Старик все больше и больше привязывался к маленькому Илюшке, часто сажал его к себе на плечи и, изображая коня, возил его по хате, наслаждаясь заливистым смехом ребенка. Как-то, будучи в Чарусе, купил у Обмылка маленькую губную гармошку, видимо оставшуюся после германцев, и до слез обрадовался, когда малыш, надувая щечки, научился извлекать из нее звуки.

Илюше исполнилось полтора года, когда он отчетливо произнес первое слово, назвал Назара Гавриловича «па-па!».

Илько нахмурился, взял мальчика к себе на руки, но тот убежал от него к старику.

— Дурачок. Не он, а я тебе папа, — назидательно сказал обиженный Илько.

На троицу, когда в доме запахло свежей травой, случилось Ильку по делам отлучиться в Чарусу и задержаться там на несколько дней.

Под вечер, когда жена доила корову, а Одарка ушла к соседке, Назар Гаврилович подошел к Христе, рвавшей в огороде метелки укропа, спросил в упор: